Джей Хейли
Эриксоновская терапия
и
Идеи, мешавшие психотерапевтам

Содержание:

1. Эриксоновская терапия
2. Идеи, мешавшие психотерапевтам
3. Источники материалов

Эриксоновская терапия.

Эриксон брал на себя ответственность за то, что происходило во время психотерапии, и создает особый подход к каждой проблеме. Когда терапевт и человек с проблемой встречаются друг с другом, то происходящие при этом действия зависят от них обоих, но в эриксоновской (или стратегической) терапии инициатива принадлежит главным образом терапевту. Он должен найти разрешимые проблемы, поставить цели, выработать способы достижения этих целей, изучить полученные реакции для коррекции выбранного им подхода и, наконец, изучить результаты его терапии, чтобы проверить ее эффективность. Терапевт должен обостренно чувствовать пациента в его социальном окружении, реагировать на окружение, но, тем не менее, терапевт должен сам решать, как ему поступать.
В первой половине нашего века клиницистов учили избегать планирования или инициативы во всем, происходящем при терапии, а вместо этого ожидать, чтобы пациент что-нибудь сказал или сделал. Лишь после этого терапевт мог приступать к действию. Под влиянием психоанализа, терапии Роджера, и вообще психодинамической терапии родилось представление, что человек, не знающий, что делать, и обратившийся за помощью, должен решать, что произойдет на терапевтическом сеансе. Предполагалось, что клиницист будет пассивно сидеть, всего лишь интерпретируя или отвечая пациенту на то, что пациент скажет или сделает. Тем самым, каковы бы ни были приходящие к нему люди и предлагаемые ими проблемы, он может предложить единственный подход. Считалось недопустимым сосредоточиваться на проблеме, ставить цели, намеренно вмешиваться в жизнь человека, или проверять результаты такой терапии все это осуждалось как "манипулирование". Из-за этого пассивного подхода были утеряны многие эффективные терапевтические стратегии, развитые в прошлом веке.
Стратегическая терапия это не специальный подход или теория, а общее название тех видов терапии, в которых терапевт принимает на себя ответственность за прямое влияние на человека. В середине этого века, в 1950-ых годах, возникло обилие различных стратегических терапий. Развились разные типы семейной терапии и поведенческой терапии, исходящие из предположения, что терапевт должен планировать свои действия. В течение некоторого времени велись споры, вправе ли терапевт предпринимать действия, чтобы изменить состояние пациента; но теперь кажется ясным, что такой подход необходим для эффективной терапии, и разногласия касаются того, что надо делать.
Хотя терапия перешла от пассивного подхода к активному, процедуры терапевтов, пользующихся гипнозом, всегда сохраняли связь с прошлым. Природа гипноза подразумевает, что гипнотизер должен быть инициатором всего, что происходит. Влияние гипноза на все виды терапии еще не вполне оценено. Можно утверждать, что большинство терапевтических подходов происходят от этого искусства. Поведенческое направления в терапии под разными названиями ведут свое начало от Торндайка, а затем Скиннера, но их основные предпосылки происходят от Павлова, который был погружен в гипнотические теории. Терапия поведения (behavior therapy) в форме взаимного торможения началась с Джозефа Вольпе, и частично происходит от его опыта гипнотизера. Динамическая психотерапия, в частности, в ее психоаналитической форме, возникла в великое время гипнотических экспериментов, в конце прошлого века. Метод Фрейда коренится в гипнозе, и хотя он перешел от прямого наведения транса к более косвенному подходу, его работы выросли из гипнотической ориентации. Возможным исключением из влияния гипноза, проявляющегося во всех видах терапии, могут быть некоторые из семейных терапий. Семейный терапевт, пытающийся изменить члена семьи, вносит в семейную терапию многие идеи, заимствованные из гипноза. Но другие семейные терапевты, сосредоточивающие свое внимание на последовательности или процессе поведения, связывающего двух или более членов семьи, по-видимому, меньше испытали это влияние. Исключением в последней группе является Милтон Г. Эриксон, стремящийся изменить межличностное поведение с помощью подхода, развитого им непосредственно на основе гипнотической ориентации.
Эриксона можно рассматривать как мастера стратегического подхода. В течение долгого времени он был известен как лучший в мире медицинский гипнотизер, всю жизнь занимавшийся экспериментальной работой и применявший гипноз в терапии бесконечным множеством способов. Менее известен его стратегический подход без формального применения гипноза, развитый им для индивидов, для супружеских пар и для семей. Много лет он имел широкую психиатрическую практику, включавшую всевозможные психологические проблемы, возникавшие в семьях на любой стадии жизни. Но если даже он формально не пользуется гипнозом, то стиль его терапии настолько основан на гипнотической ориентации, что вся его работа происходит, по-видимому, от этого искусства. Он ввел в терапию широчайший диапазон гипнотических техник, а в самый гипноз разнообразие идей, расширивших гипноз за пределы ритуала, превратив его в особый стиль коммуникации.
Один из способов понимания стратегической терапии Милтона Эриксона это истолкование ее как логического расширения техники гипноза. Из гипнотической тренировки возникает навык наблюдения людей и сложных путей их коммуникации, навык мотивации указаний, навык использования своих слов, интонации и движений своего тела для воздействия на других людей. Из гипноза возникают представление об изменяемости человека, оценка растяжимости пространства и времени и особые идеи о том, как направлять другого человека к большей самостоятельности. Точно так же, как гипнотизер может придумать преобразование более жесткого симптома в более мягкий или более кратковременный, он может придумать сдвиг, превращающий межличностную трудность в преимущество. Тренированный в гипнозе терапевт легче других воспримет идею, что субъективные чувства и восприятия меняются с изменением отношений. В гипнотическом подходе стратегическое мышление занимает центральное место, при его надлежащем использовании, и Эриксон довел его до возможных границ. Он одновременно экспериментальный гипнотизер и экспериментальный терапевт, переносящий идеи из гипноза в такие терапевтические процедуры, где их трудно было бы предвидеть. Однажды изобретенные, они могут прояснить и обострить навыки любого терапевта.
Большинство людей, включая многих клинически подготовленных профессионалов, представляют себе гипноз как особую ситуацию, не похожую на другие жизненные ситуации. Люди без тренировки в гипнозе воображают, что это процедура, в которой гипнотизер говорит "расслабьтесь", после чего клиент "засыпает", а затем получает внушения. Или же клиента просят посмотреть на светящийся предмет, говоря ему, что его брови тяжелеют, и что он засыпает. Наивный человек думает, что без такого ритуала нет гипноза. При таком представлении о гипнозе как стереотипном ритуале, куда входит сон, трудно усмотреть, какое отношение он имеет к терапии, в которой эти слова не говорятся, и в которой терапевт может работать с целой семейной группой.
Слово "гипноз", в употребляемом здесь смысле, применяется не к ритуалу, а к типу коммуникации между людьми. Милтон Эриксон исследовал почти бесконечное разнообразие путей наведения гипнотического транса. Рассматривая его работу и работу других современных гипнотизеров, нелегко отчетливо различить, что является и что не является гипнотическим отношением. Эриксон может воспользоваться ритуальной формой наведения транса, но он может также, без всякого упоминания слова "гипноз", просто вести беседу. Он может гипнотизировать одного человека, говоря с другим, может читать лекцию и вызвать транс у определенного лица из аудитории, подчеркивая некоторые слова, и часто он работает с человеком таким образом, что тот лишь впоследствии осознает, что находился под гипнозом. Исходя из исследований этого рода, Эриксон дал новое определение гипнотического транса, применяемое не к состоянию одного лица, а к особому типу взаимодействия между двумя людьми. Поняв эту точку зрения, можно представить себе гипноз в более широком смысле и усмотреть его в очень разнообразных ситуациях, в частности, в интенсивном процессе терапии.
Предубеждения клинициста по поводу гипноза могут помешать ему в применении гипнотических навыков. Надо иметь в виду, что смысл, придаваемый гипнозу, может меняться с изменением идеологического климата эпохи. Когда терапия считалась религиозным переживанием, гипноз был мистическим ритуалом. Когда развилась психодинамическая теория, гипноз стали рассматривать как явление перенесения. (Психоаналитики, в своей терапевтической политике, отвергли гипноз, как плоскую вспомогательную терапию; он был также искажен ими в особую разновидность, под названием "гипноанализ".) Сейчас мы переживаем период чрезмерного научного изучения гипноза. Проводится ряд исследований с целью доказать, что гипноза вообще не существует, или, вернее, что в состоянии бодрствования можно достигнуть не меньшего, чем в трансе. В наше научное время гипноз начинают определять, как отнюдь не специфическую ситуацию. Такие исследования мало интересуют клинициста, поскольку гипноз в исследовании и гипноз в терапии явления разного порядка. Гипноз будет по-прежнему применяться, чтобы установить рабочее взаимоотношение с человеком, испытывающим трудности, даже если лабораторные исследования приведут к выводу, что такой вещи, как "гипноз", не существует. Если гипноз пережил религиозный период, он переживет и научный. Вероятно, следующий шаг будет в том, что его определят как явление кондиционирования, если поведенческая терапия разовьется дальше и станет более популярной. Затем применят теории обучения, и транс будет объяснен в этом контексте.
На одном аспекте гипноза мы особенно сосредоточим внимание. Мы рассмотрим его как особый тип взаимодействия между людьми, а не как религиозное переживание, ситуацию перенесения или процесс кондиционирования. С этой точки зрения, гипноз есть процесс с двумя участниками, способ коммуникации двух человек друг с другом. Подход Эриксона позволяет рассмотреть эту тайну в межличностном контексте. С этой точки зрения, значение гипноза для терапии можно лучше всего понять, рассмотрев его общие черты, не зависящие от специфических ритуалов гипнотизеров и терапевтов. Если гипноз применяется эффективно, это стратегический подход, и стратегии его использования подобны тем, какие обнаруживаются в различных терапевтических подходах. Параллели между гипнозом и терапией можно проводить в терминах целей, процедур и специальных приемов обращения с сопротивлением.
На самом общем уровне, цель гипноза состоит в изменении поведения, сенсорных реакций и сознания другого человека. Вспомогательная цель это расширение диапазона личного опыта: человеку помогают освоить новые способы мышления, чувствования и поведения. Конечно, те же цели преследует и терапия. И гипнотизер, и терапевт стремятся, в своем отношении с человеком, внести разнообразие и расширить диапазон его способностей.
Рассматривая различные гипнотические процедуры, а также разнообразие эриксоновых методов наведения, мы обнаруживаем в них общую тему и общую последовательность шагов, не зависящую от применяемой формы. Гипнотизер приказывает другому человеку спонтанно изменить свое поведение. Поскольку человек не может спонтанно реагировать, выполняя приказ, гипнотический подход есть предложение парадокса. Гипнотизер ведет коммуникацию одновременно на двух уровнях; он говорит: "Делай, как я говорю", и в том же контексте он говорит: "Делай не то, что я говорю, а веди себя спонтанно". Когда человек приспосабливается к такому противоречивому набору указаний, с ним происходит изменение, и возникающее при этом поведение называется трансом.
Шаги этой парадоксальной процедуры можно разделить на две группы, соответственно двум типам указаний: (а) Гипнотизер приказывает клиенту сделать нечто, что он может сделать произвольно, например, смотреть на определенную точку, сосредоточить внимание на своей руке, думать об определенном образе и т.д. (б) Затем гипнотизер приказывает клиенту реагировать невольным, то есть спонтанным поведением. Он требует, чтобы рука человека двигалась, когда тот ее не двигает, чтобы брови его налились тяжестью, чтобы его мускулы расслабились, чтобы он увидел нечто, чего нет, требует выключить или включить различные физиологические процессы, или вообще произвести реакции, не подчиняющиеся произвольному контролю. Человека просят почувствовать себя уютно, затем его просят нечто себе представить, заметить новое ощущение, подумать о чем-то другом, или пережить еще что-нибудь, что не зависит от его воли. Когда врач говорит пациенту: "Принимайте эти таблетки три раза в день, и вам станет лучше", то имеются в виду шаги, которым тот может следовать произвольно, а затем должно произойти невольное изменение. Но гипнотизер требует не просто произвольной реакции, он не хочет, чтобы клиент выполнял его указания, как робот. Он хочет, чтобы тот следовал его указаниям, но в то же время внес в свое поведение самостоятельные реакции.
Различные виды терапии также применяют эти два шага в своих процедурах. Терапевт приказывает пациенту сделать нечто, что пациент может сделать произвольно, а затем требует, или сообщает, что ожидает некоторого спонтанного изменения. Разные школы терапии подчеркивают тот или иной аспект этот процесса. Некоторые из них минимизируют директивный аспект и подчеркивают спонтанность, тогда как другие минимизируют спонтанность и подчеркивают важность директивности.
Например, в психоанализе терапевт приказывает пациенту делать то, что пациент может делать произвольно, например, приходить в определенное время, платить определенный гонорар, лечь на кушетку. Затем аналитик требует "невольного" поведения: пациент должен сказать, что ему приходит в голову, должен иметь спонтанные сновидения, которые можно анализировать. Аналитик не хочет, чтобы пациент просто выполнял, что ему сказано. Он хочет, чтобы тот принимал участие в процессе терапии, выдавая автономные и независимые реакции. В этой идеологии подчеркивается спонтанность, а директивные аспекты применяемого подхода минимизируются и маскируются терапевтическим контекстом.
В терапии поведения (behavior therapy) применяется аналогичная процедура. Пациенту приказывают сделать то, что он может сделать произвольно, например, составить список беспокоящих его ситуаций, расположить их в иерархическом порядке, сидеть в заданном положении. Затем терапевт приказывает ему "расслабиться" и "не беспокоится", что не может быть исполнено намеренным образом, а просто должно произойти. Далее, терапевт посылает пациента в какое-нибудь место, чтобы тот "убедился" в некоторой ситуации. Терапевт не хочет, чтобы пациент просто выполнял, что ему сказано, он хочет, чтобы тот спонтанно изменился, перестал беспокоится, научился вести себя уверенно и без напряжения.
Эти шаги есть и в поведенческой терапии, в ее процедурах положительного и отрицательного подкрепления. Предполагается, что если в терапевтической ситуации, где клиент по существу выполняет приказания, его поведение вызывает правильные подкрепляющие реакции, то у него произойдет "спонтанное" обобщение такого поведения на другие ситуации. Поведенческой терапевт не хочет, чтобы клиент вечно реагировал как робот, он хочет, чтобы такая реакция была временной, рассчитывая, что в дальнейшем надлежащая реакция станет самостоятельной. Терапевты этого направления склонны подчеркивать директивные аспекты своей процедуры, меньше упоминая о желательном спонтанном изменении. Иногда они маскируют это изменение словом "обучение".
Между гипнозом и терапией есть и другое сходство. Оба они основаны на намеренных отношениях; процедуры предлагаются не тому, кто их не желает, а тому, кто сам выбирает отношение этого рода. Но хотя и субъект гипноза, и пациент терапии добровольно соглашаются на эту ситуацию, и тот и другой часто сопротивляются полученным указаниям. Как в гипнозе, так и в терапии важным аспектом является необходимость мотивировать полное сотрудничество в выполнении указаний и способность справиться с возникающим сопротивлением.
Хотя и в гипнозе, и в терапии отношение является добровольным, в обоих случаях начало терапии требует убеждения, вроде того, как торговцы рекламируют свой товар. У клиента или пациента надо создать мотивы к сотрудничеству, обычно подчеркивая, что он может выиграть, сотрудничая, и что может проиграть в противном случае. Но даже после мотивации клиенты и пациенты все еще будут сопротивляться предлагаемым выгодам. В случае гипноза есть два главных типа сопротивления недостаточное сотрудничество и чрезмерное сотрудничество.
Если клиент не реагирует должным образом, то у гипнотизера есть выработанные способы обращения с таким видом сопротивления. Милтон Эриксон, более чем любой другой гипнотизер, сосредоточил внимание на технике убеждения сопротивляющихся клиентов, побуждающей их достигнуть своих целей. Изучая гипнотическое сопротивление, Эриксон в то же время развивал способы обращения с человеческими проблемами в терапии. Если даже он формально не применяет гипноза, его подход к пациентам по существу тот же, что и к сопротивлению в гипнозе. Когда это сходство осознано, то многое в его терапевтической технике отсюда логически вытекает.
Если у человека есть симптом, то это по определению означает, что он сам себе не может помочь. Его поведение не зависит от его воли. Человек, страдающий фобией, компульсивным поведением, алкоголизмом или члены дисфункциональной семьи продолжают поведение, сохраняющее проблему, заявляя, что не могут вести себя иначе. Точно так же, клиент, согласившийся подвергнуться гипнозу, часто не выполняет указание. Он не отказывается, а просто говорит, что не способен это сделать. Или он реагирует противоположным способом, говоря, что это делает не он. Если, например, клиенту предлагают положить руку на ручку кресла, а затем говорят, что она станет легче и поднимется, то он может не дать ей подняться, или сказать: "Она становится тяжелее". Искусство гипноза состоит в умении обращаться с этим видом сопротивления, чтобы вызвать изменение; и точно так же искусство терапии состоит в эффективном решении подобных проблем.

Поощрение сопротивления.

Если от клиента требуют, чтобы его рука стала легче, а он отвечает: "Моя рука становится тяжелее", то гипнотизер не говорит: "Сейчас же перестаньте!". Напротив, он принимает эту реакцию и даже поощряет ее, говоря: "Очень хорошо, ваша рука может стать еще тяжелее". Этот одобряющий подход, типичный для гипноза, есть в то же время фундаментальный подход Эриксона к человеческим проблемам, независимо от того, применяет он гипноз или нет. Что происходит, когда сопротивление клиента принимается и даже поощряется? Клиент оказывается при этом в ситуации, где его попытка сопротивляться определяется как сотрудничество; он обнаруживает, что выполняет указания гипнотизера, что бы он ни делал, потому что все, что он делает, определяется как сотрудничество. Но раз он сотрудничает, то его можно направить к новому поведению. Эриксон приводит аналогию с человеком, желающим изменить течение реки. Если он противодействует реке, пытаясь поставить ей преграду, то река попросту потечет выше него или вокруг него. Но если он принимает силу реки и направляет ее течение в новом направлении, то сила реки проложит для нее новое русло. Если, например, человек ищет помощи от головных болей, не имеющих физической причины, то Эриксон "примет" головную боль, как он принял бы гипнотическое сопротивление. Он сосредоточит внимание на потребности в головной боли, тогда как ее продолжительность, частота или сила смогут меняться до тех пор, пока головная боль исчезнет.
Примеры из эриксоновой супружеской и семейной терапии показывают, как различные терапевтические приемы могут связываться с их гипнотическим происхождением и, в частности, с поощрением сопротивления. Вообще, к супружеской паре и к семье Эриксон применяет последовательный подход: сначала требует, чтобы они нечто сделали намеренно обычно то, что они уже и без того делают, а затем либо требует спонтанного изменения, либо это изменение происходит само, как следствие поощрения обычного поведения. Редко он говорит паре, чтобы они перестали делать то, что они делают. Если, при таком "одобряющем" поведении, супружеская пара все время ссорится и сопротивляется доброму свету, то он скорее всего потребует от них, чтобы они устроили ссору, но переменит ее место, или время, или другой ее аспект. Реакцией будет "спонтанное" изменение поведения.

Предложение худшей альтернативы.

Терапевт предпочитает, чтобы пациент сам начал свое новое поведение и выбрал свое собственное направление в жизни. Но в то же время терапевт хочет, чтобы пациент изменился в пределах контекста, который терапевт считает важным. И в терапии, и в гипнозе проблема состоит в том, как добиться, чтобы пациент следовал указаниям, но в то же время достигал самостоятельности, принимая собственные решения и прокладывая новые пути.
В одной из типичных процедур Эриксона эта проблема решается таким образом, что пациента направляют в одну сторону, но провоцируют его идти в другую. Если Эриксон хочет, чтобы субъект гипноза реагировал определенным способом, он может потребовать реакции, которая для клиента безразлична, и тогда клиент выберет альтернативу, в которой примет полное участие. Если, например, Эриксон хочет, чтобы клиент реагировал амнезией,¹ он может предложить клиенту забыть нечто, что тот предпочел бы помнить. В качестве альтернативы, клиент забудет нечто другое, более полным образом, потому что этот предмет выберет он сам.
Обсуждая это, Эриксон говорит: "Указанием этого рода вы устанавливаете некоторый класс вещей, которые пациент может делать, например, класс "упражнений". Затем вы предлагаете ему один из предметов этого класса, нечто, что он, может быть, не очень хочет делать. Вы хотите, чтобы он "спонтанно" нашел в этом классе другой предмет. Это способ побудить человека находить вещи, которые он способен делать, которые подходят для него и доставляют ему удовольствие и успех".
Хотя и терапевт, и гипнотизер руководствуются благожелательными мотивами, они часто готовы прибегнуть к суровому обращению, когда человек не сотрудничает. Иногда они делают это рассчитанно, предлагая что-нибудь, чего этот человек не любит, чтобы тот выбрал что-нибудь другое, а иногда применяют угрозу или процедуру, заставляющую его измениться, чтобы избежать чего-то худшего. Например, гипнотизер может сказать: "Хотите ли вы войти в транс теперь, или позже?" Поставив вопрос таким образом, он избегает вопроса, хочет ли клиент вообще войти в транс, в то же время предлагая ему легкий выход. Чтобы уклониться от немедленного транса, клиент может сказать: "позже". Точно так же, гипнотизер может сказать: "Вы можете войти в глубокий транс или легкий". Тогда клиент может ухватиться за легкий транс, чтобы избежать глубокого.
У Эриксона есть много разных процедур, ведущих к тому, что человеку с проблемой труднее становится сохранить эту проблему, чем отказаться от нее. Некоторые из этих процедур содержат благожелательное испытание,² например, выполнение упражнений в два часа ночи, после дня, когда нежелательный для пациента симптом проявился больше, чем он хочет. В других случаях Эриксон производит изменение, сочетая с испытанием другой типично гипнотический прием, "отвлечение".
__________________________________________________________________
¹ Потерей памяти по отношению к чему-нибудь. (Прим. перев.)
² В подлиннике ordeal, средневековый термин, означавший "испытание огнем и водой". В переносном смысле - суровое, жестокое испытание. (Прим. перев.)

Побуждение к изменениям с помощью метафор.

Если клиент сопротивляется указаниям, одним из путей, позволяющих справиться с проблемой, является метафора, то есть коммуникация при помощи аналогий. Если клиент сопротивляется указанию А, то гипнотизер может говорить о В, и если между А и В есть метафорическая связь, то клиент "спонтанно" ее обнаружит и выдаст требуемую реакцию. В сложном ходе гипнотического наведения аналогия может быть выражена либо в словесной, либо в несловесной форме. Например, гипнотизер, внушая, что рука клиента становится легче и поднимается, сам поднимает свою голову и повышает голос, метафорически указывая на то, как должна двигаться рука. Клиент реагирует на это пространственное и звуковое смещение. Если клиент в прошлом уже подвергался гипнозу, и гипнотизер хочет вызвать у него "спонтанный" транс, то он может говорить, что эта комната или эта ситуация похожа на ту, в которой тогда происходил гипноз. Клиент ответит на это аналогичной реакцией, повторив прежнее поведение в другой комнате или ситуации. Подобным же образом, если человека гипнотизируют в присутствии другого, то можно метафорически говорить с этим другим, чтобы вызвать таким образом транс у избранного клиента, намеренно не уделяя ему внимания. Аналогический, или метафорический подход к гипнозу особенно эффективен в работе с сопротивляющимися клиентами, потому что трудно сопротивляться внушению без сознательного понимания, что оно происходит.
Милтон Эриксон мастер метафоры. Слушая и наблюдая клиента, реагируя на его поведение, он все время принимает и использует многократные метафорические сообщения, которыми люди постоянно обмениваются в своей коммуникации. Он применяет метафоры столь же легко, как люди применяют сознательную логическую коммуникацию. Его указания пациентам редко бывают простыми и прямолинейными; обычно они содержат разнообразные аналогии, применимые к проблемам пациента. Метафорический подход, который он применяет даже без формального использования гипноза, отчетливо связан с его многолетними экспериментами метафорического внушения вне сознательного понимания клиента.
Типичный пример обращение Эриксона с супружеской парой, не готовой прямо обсуждать свой сексуальный конфликт. В этом случае он подойдет к проблеме метафорически: выберет некоторый аспект их жизни, аналогичный сексуальным отношениям, и изменит его, чтобы изменить таким образом сексуальное поведение. Например, он будет говорить с ними об их совместном ужине, расспрашивая об их предпочтениях. Речь пойдет о том, что жена любит закуски перед ужином, а муж, быстро переходящий к сути дела, прямо принимается за мясо с картошкой. Или жена предпочла бы спокойный, неспешный ужин, а муж, торопливый и прямолинейный, спешит покончить с едой. Если супруги начинают связывать то, что говорят, с сексуальными отношениями, Эриксон быстро переходит к другим предметам, чтобы потом вернуться к аналогии. В конце такого разговора он может дать супругам указание приготовить в определенный вечер превосходный ужин, устраивающий обе стороны. В случае успеха, супруги перейдут от более приятного ужина к более приятным сексуальным отношениям, не зная, что терапевт намеренно поставил эту цель.
Готовность Эриксона работать в рамках метафор применима не только к словесной коммуникации, но даже к людям, живущим метафорической жизнью. Такой стиль жизни типичен для шизофреников, и Эриксон полагает, что для шизофреника как раз метафора составляет важное сообщение. Например, когда Эриксон работал в Вустерском государственном госпитале [Worcester State Hospital], там был молодой пациент, считавший себя Иисусом. Он выступал в роли Мессии, драпировался простыней и пытался внушать людям христианскую веру. Эриксон подошел к нему во дворе госпиталя и сказал: "Как я понимаю, вы были раньше плотником?". Пациент мог только подтвердить это предположение. Тогда Эриксон принялся обсуждать с молодым человеком план изготовления книжного стеллажа, и этим побудил его заняться продуктивным трудом.
В другом случае, в этом же госпитале, Эриксон встретился с опытным предпринимателем, потерявшим свое состояние и впавшим в депрессию. Он все время плакал, повторяя одно и то же движение руками взад и вперед от груди. Эриксон сказал ему: "Вы ведь человек, уже не раз двигавшийся вверх и вниз", и предложил ему переменить направление двигать руки не взад и вперед, и вверх и вниз. Затем он привел его к врачу, проводившему трудовую терапию, и попросил его помощи. Показав человека, двигавшего руками вверх и вниз, он сказал: "Дайте ему в руки по куску наждачной бумаги и укрепите между ними доску. Тогда он будет полировать дерево". Начав заниматься продуктивным трудом, этот человек перестал плакать. Потом он стал работать с деревом, вырезать шахматные фигуры и продавать их. Состояние его настолько улучшилось, что его отпустили на испытательный срок, и в первый же год после этого он заработал десять тысяч долларов на продаже недвижимости.
Хотя Эриксон работает с пациентами при помощи метафор, он резко отличается от других терапевтов тем, что отказывается "объяснять" людям значение их метафор. Он не переводит "бессознательную" коммуникацию на язык сознания. Что бы ни сказал пациент в метафорической форме, Эриксон отвечает ему тем же. Чтобы вызвать изменения, он действует в пределах метафоры при помощи притч, межличностного общения или указаний. По-видимому, он считает, что перевод коммуникации на другой язык мешает человеку измениться.
Его отказ от истолкования касается не только словесных высказываний пациентов, но также их телодвижений. Эриксон славится своим острым наблюдением несловесного поведения, но получаемая им информация остается несловесной. Например, одна пациентка сказала терапевту: "Я люблю моего мужа", но, говоря эти слова, прикрыла свой рот рукой. Терапевт истолковал это ей таким образом, что раз она прикрывала рот, то у нее были какие-то оговорки по поводу сказанного. Он хотел помочь ей осознать этот "бессознательный" жест. Эриксон никогда не сделал бы такого комментария, а принял бы жест этой женщины как вполне допустимый способ коммуникации. Перевод ее сообщения в другую форму был бы неточен и невежлив. Более того, это было бы упрощением очень сложного высказывания. Как правило, попытки "понимающего" истолкования бессознательной коммуникации представляют абсурдный редукционизм,³ нечто вроде резюме пьесы Шекспира в одной фразе.
Эриксон работает с помощью метафор не только в своих терапевтических маневрах, но даже в способе сбора информации. Например, однажды в присутствии посетителя он говорил с пациентом, страдавшим призрачными болями в руке. Этот пациент, семидесяти одного года, упал с крыши и так сильно повредил руку, что ее пришлось ампутировать. В течение месяцев он испытывал боли в отсутствующей руке, и ему не помогали разные виды лечения. Наконец, он поехал в Финикс, чтобы лечиться у Эриксона. Во время разговора, в котором этот человек рассказывал, как он выздоравливал от падения, он упомянул о двух своих братьях. Позже, говоря с посетителем, Эриксон заметил, что он раньше знал только об одном брате. Возможно, у этого человека были и другие родственники, о которых он умолчал. Как заметил Эриксон, одна неясная фраза могла означать, что этот человек был женат больше одного раза. Посетитель спросил, почему Эриксон не спросил о его родственниках. Эриксон ответил: "Этот человек двадцать семь лет зарабатывал себе на жизнь укладкой полов. Большею частью люди выдерживают на такой работе не больше пятнадцати лет, а этот продержался почти вдвое дольше. Если бы я в самом деле хотел больше узнать о его семье, я мог бы начать разговор о поездке через пустыню. Я описал бы, как едут по дороге вокруг высоты, поднимающейся над равниной. Объезжая эту высоту, я вдруг увидел бы одиноко стоящее железное дерево.⁴ Одна из его ветвей была сломана, вероятно, ветром, ревущим вокруг этой высоты.
Я воспользовался бы образом "железного дерева" из-за рабочей биографии этого человека. Железное дерево со сломанной ветвью. Вероятно, из-за ветра, ревущего вокруг этой высоты. И я узнал бы о родственниках, потому что дерево не стоит в одиночку. "Если мне суждено быть последним листом на дереве"".
Удивленный таким способом сбора информации, посетитель спросил, почему он просто не спросил бы о родственниках этого человека. Эриксон ответил: "Потому что если я спрошу вас о вашей сестре, брате и родителях, вы их поместите в социальный контекст, заданный вашим воспитанием. Если же я делаю это моим косвенным путем, я получаю другую информацию. Отсюда эта сломанная ветвь одинокого железного дерева". Казалось, Эриксону нравился этот образ, может быть, потому, что сам он, со своей геркулесовой борьбой против своих физических трудностей, очень уж похож на одинокое железное дерево в пустыне. И он продолжал: "Когда я скажу, что вижу вокруг себя, среди полыни, более высокие мескитовые кусты, этот человек заговорит о своих внуках и о родственниках, которые выше внуков".
__________________________________________________________________
³ Редукционизм - философская установка, объясняющая явления высшего уровня сведением к явлениям низшего уровня. (Прим. перев.)
⁴ Вид дерева с твердой древесиной. (Прим. перев.)

Поощрение рецидива.

Иногда, если состояние пациента улучшается, особенно, если оно улучшается слишком быстро, Эриксон приказывает ему иметь рецидив. В большинстве терапевтических систем эта процедура кажется необычной. Но если изучить сопротивление при гипнозе, такой подход представляется логичным.
Одна из типичных проблем гипноза это слишком сотрудничающий клиент. Бывает, что клиент слишком быстро выполняет указания часто он даже предупреждает их так что неясно, кто ответственен за происходящее. Часто такой клиент в определенный момент перестает сотрудничать, говоря: "Не верю, что этот метод вообще работает". Согласно опыту, выработанному историей гипноза, с этим типом сопротивления справляются при помощи "вызова". Например, гипнотизер говорит: "Я хочу, чтобы вы попытались открыть глаза и убедились, что не можете этого сделать". Утонченным или прямым путем, вызов заставляет клиента попытаться оказать сопротивление и признать, что он не может.
Терапевты психодинамического направления, встречаясь со слишком сотрудничающими пациентами, склонны истолковывать улучшение как сопротивление, или как бегство в здоровье. Иногда они так рассуждают потому, что, по их теории, быстрое улучшение невозможно, так что они ошибочно принимают быстрое улучшение за чрезмерное сотрудничество. В других случаях истолкование действует как вызов.
Работая в этой ситуации, Эриксон применяет вызов в качестве указания, а не в качестве интерпретации. Если пациент слишком сотрудничает и кажется выздоравливающим слишком быстро, то у него вероятен рецидив и разочарование в терапии. Чтобы этого избежать, Эриксон принимает улучшение, но приказывает пациенту иметь рецидив. Единственный способ сопротивляться этому указанию состоит в том, чтобы не иметь рецидива, продолжая выздоровление. При таком подходе Эриксон пользуется разными объяснениями, чтобы сделать его разумным в глазах пациента. Одна из его самых изящных процедур это сказать пациенту: "Я хочу, чтобы вы вернулись назад и почувствовали себя так же плохо, как в первый раз, когда вы пришли со своей проблемой, чтобы вы посмотрели, есть ли в этом что-нибудь, что вы хотели бы восстановить и сохранить". При эффективном выполнении, это указание иметь рецидив предотвращает рецидив, так же, как вызов усиливает гипнотическую реакцию.

Поощрение реакции посредством ее фрустрации.

Другая техника обращения с сопротивлением, поощряющая человека начать реакцию и сделать тем самым "спонтанный" вход в терапию, типична и для гипноза Эриксона, и для его работы с семьями, где, как предполагается, гипноз не применяется. Если гипнотический субъект реагирует лишь частично, то Эриксон рекомендует гипнотизеру тормозить его реакцию. Это значит, что он должен приказать клиенту вести себя определенным образом, а когда клиент начинает это делать, гипнотизер должен пресечь эту реакцию и перейти в другую область. Когда он вернется к этому указанию, клиент будет реагировать лучше, потому что он уже выработал раньше готовность к реакции, но был фрустрирован.
Ту же процедуру Эриксон перенес в работу с семьями. Иногда, когда он принимает целую семью, один из членов группы не говорит, даже если его поощряют. Формально это та же проблема, что и в случае гипнотического субъекта, реагирующего тем меньше, чем больше его к этому поощряют. В работе с семьей Эриксон решает эту проблему, препятствуя человеку говорить.
С помощью аналогичной процедуры Эриксон устраивает, чтобы муж, прежде не желавший сотрудничать, "спонтанно" решил прийти лечится вместе с женой. Если муж отказывается являться на прием, Эриксон принимает жену без мужа. В каждом сеансе он говорит что-нибудь, с чем, как ему известно, муж не согласится, прибавляя при этом: "Я полагаю, что ваш муж с этим согласится", или: "Я не уверен, что ваш муж это поймет". Слыша от жены, как плохо этот доктор его понимает, муж проявляет свою свободную волю и настаивает, чтобы жена договорилась о встрече, намереваясь вразумить Эриксона; тем самым он становится доступным для терапии.

Использование пространства и положения.

Другой аспект гипноза это озабоченность пространственной ориентацией. Способность клиента к дезориентации относительно места и времени учит гипнотизера, что пространство и время субъективные переживания. Клиент может сидеть в одной комнате и полагать, что находится в другой, он может сидеть в определенном месте и видеть себя из другого конца комнаты. Он может считать, что время это какое-то другое время, а гипнотизер какой-то другой человек. При некотором опыте гипнотизер понимает, что люди ориентируются при помощи зрительных и слуховых признаков, и что сдвиг этих признаков может изменить ориентацию.
По-видимому, вследствие этого понимания, Эриксон при работе с семьей полагает, что поведение каждого ее члена по отношению к другим может сместиться, как только смещается их пространственная ориентация. Более, чем другие семейные терапевты, он перемещает членов семьи с одного стула на другой, размещая их по-разному в своем кабинете. Вот что он об этом говорит: "Когда я встречаюсь с семьей, я могу работать со всеми вместе, но я сохраняю за собой возможность удалять членов семьи из кабинета и вызывать их обратно. Когда они в кабинете, я закладываю основу для дальнейшего, замечая, что отец сидит на этом стуле, а мать, конечно, на том другом, сестра сидит вот здесь, а брат сидит там. Повторяя это разными способами, я определяю их географически. Каждый из них занимает во время приема определенное положение в пространстве. Когда я с ними говорю, я говорю с таким-то определенным местом пространства, а другие слушают. Когда кто-нибудь из них говорит со мной, другие прислушиваются. Такое пространственное размещение предотвращает обычно вторжение других в разговор, и оно безжалостно вынуждает других к более объективной точке зрения.
Когда я удаляю кого-нибудь из комнаты например, мать и ребенка то я не забываю пересадить отца с его стула на стул матери. А если я удаляю ребенка, я могу посадить мать, по крайней мере временно, на его место. Иногда я замечаю по этому поводу: "Когда вы сидите там, где сидел ваш сын, вы можете яснее о нем думать". Или: "Если вы сядете там, где сидел ваш муж, может быть, вы примете кое-что из его мнения обо мне". В течение ряда встреч со всей семьей я их перетасовываю таким образом, так что на стуле, где вначале сидела мать, теперь сидит отец. Семейная группа остается, но эта семейная группа перестроена, а именно этого добиваются, чтобы изменить семью".
Эта пространственная семейная ориентация не только напоминает общую озабоченность гипноза, но весьма специфически связана с гипнотической процедурой Эриксона. Описанные им шаги работы с семьей состоят в том, что сначала лицо определяется через его положение, а затем его положение смещается так, что человек изменяется вместе с ним. Подобным образом, обращаясь с сопротивляющимся гипнотическим субъектом, он по-разному принимает и отмечает его сопротивление, как будто помещая его в географическое положение. Например, он говорит что-нибудь в таком роде: "Как видите, вы оказываете сильное сопротивление, сидя на этом стуле". А потом он просит человека пересесть на другой стул, оставив сопротивление на прежнем месте, где оно было обнаружено.

Подчеркивание положительного.

В конце девятнадцатого века представление о "подсознании", по-видимому, разделилось на два направления. Зигмунд Фрейд подчеркивал, что подсознание состоит из отвратительных сил, стремящихся прорваться в сознание. Его метод терапии был построен на недоверии к этим представлениям, находящимся вне рационального сознания. Другое направление было представлено главным образом гипнотизерами, подчеркивавшими, что подсознание положительная сила. Подсознание устраивает то, что человек делает, к его наибольшему благу. Поэтому гипнотизеры рекомендовали позволить подсознанию проявляться в человеческой жизни. Эриксон склоняется к последнему взгляду, подчеркивая и в своем гипнозе, и в своей семейной терапии то, что положительно в поведении человека. Это основано отчасти на его предположении, что у человека существует естественное стремление к росту, а отчасти на том взгляде, что подчеркивание положительной стороны способствует большему сотрудничеству пациента. В отличие от терапевтов психодинамической ориентации, интерпретации которых имеют целью выявить отрицательные чувства и враждебное поведение, Эриксон дает тому, что делают люди, положительные названия, чтобы этим способствовать изменению людей. Он не преуменьшает трудности, но и в самих трудностях он находит некоторый аспект, который можно использовать, чтобы улучшить функционирование индивида или семьи. Вместо того, чтобы предполагать, что в подсознании есть нечто враждебное, которое надо выявить, он предполагает, что там есть положительные силы, которые нужно освободить для дальнейшего развития индивида. Работая с супружескими парами или семьями, он не сосредоточивает внимание на их неудачных способах обращения друг с другом, а находит такой аспект в их отношении, который заслуживает поддержки и может быть усилен. По-видимому, это подчеркивание положительного прямо происходит из его опыта в области гипноза.

Засеивание идей.

При наведении гипноза Эриксон любит "засеивать" или устанавливать некоторые идеи, чтобы потом на них строить. В начале разговора он подчеркивает определенные идеи; если он в дальнейшем захочет добиться определенной реакции, оказывается, что основа этой реакции была уже заложена раньше. Подобным же образом в работе с семьями Эриксон вводит, или подчеркивает, определенные идеи на стадии сбора информации. Потом он может опираться на эти идеи в благоприятной ситуации. Таким образом, его гипноз и его терапия имеют непрерывное строение, так что новое всегда вводится в контекст, связывающий его со сделанным раньше.

Усиление отклонения.

Для гипнотической работы Эриксона характерно, что он сначала пытается получить некоторую небольшую реакцию, а затем строит на ней, усиливая эту реакцию до достижения цели. Часто он предостерегал гипнотизеров от попыток достигнуть слишком многого слишком быстро, вместо того, чтобы принять то, что есть, и расширять его. Для семейной терапии Эриксона также характерно, что он ищет малое изменение и расширяет его. Если изменение произошло в ключевой области, то, что кажется малым, может изменить всю систему. Иногда он использует аналогию с дырой в плотине; не требуется очень большой дыры, чтобы привести к изменению всей структуры плотины.
В семейной терапии возрастает понимание того, что система, которую пытается изменить терапевт, имеет повторяющиеся паттерны и потому устойчива. Для ее изменения предлагаются два общих подхода: один состоит в том, чтобы вызвать в семье кризис, нарушив ее устойчивость так, что семье приходится перестроиться и принять новые паттерны; второй подход это выбрать некоторый аспект системы и устроить так, чтобы он отклонился. Это отклонение поощряется и усиливается до тех пор, пока система не пойдет вразнос, что вынудит ее перейти к другим паттернам. Эриксон готов вызвать кризис, чтобы добиться изменения; но он, также, более склонен, чем другие терапевты, воздействовать не небольшое отклонение, а затем строить на нем, пока не произойдут большие изменения. Этот подход характерен для его способа усиления гипнотических реакций.

Амнезия и управление информацией.

Разные школы семейной терапии исходят из разных предположений о причинах изменения, откуда вытекают различные процедуры. Например, терапевт нередко полагает, что изменения происходят от выражения аффекта и от достижения понимания (insight). Поэтому он будет поощрять членов семьи выражать друг другу свои чувства и поможет им понять причины их нынешнего поведения, объясняя его пережитками прошлого. Часто семейные терапевты поощряют открытую коммуникацию между членами семьи, чтобы все, что у кого-то на уме, было известно другим. Семейная терапия Эриксона, по-видимому, не имеет такой ориентации. Хотя в особых случаях он может сосредоточить внимание на аффекте, на понимании, или поощрить открытую коммуникацию, в общем случае он этого не делает. Часто он встречается с членами семьи на отдельных сеансах, а когда он приглашает их вместе, он предпочитает организовать то, что будет говориться и как это будет говориться, таким образом, чтобы все происходящее было направлено к конкретным целям. Иногда он встретится с женой и даст ей определенные указания, а затем с мужем и даст ему другие указания. Он не поощряет, и может даже помешать им обсуждать друг с другом то, что происходит. Часто он дает отдельные указания, впоследствии приводящие к сближению мужа и жены и к открытой коммуникации между ними, когда придет время. Он умеет обычно следовать основному правилу семейной терапии не быть систематически на стороне одного члена семьи против другого, или одной части семьи против другой. Но когда он включается в семейную систему, его воздействие может быть направлено на разные части семьи, при тщательном контроле за распределением новой информации между членами семьи.
Поскольку этот подход совершенно отличен от подхода большинства семейных терапевтов, можно задаться вопросом, откуда он происходит. Я думаю, что он вырастает из гипнотической техники. Его опыт гипнотизера не только дает ему смелость принимать на себя ответственность, давать указания и контролировать происходящее, но, как и многие гипнотизеры, он специалист по контролю сознания клиента. Он пользуется концепцией личности, состоящей из двух частей, и он контролирует поток подсознательных идей в сознание. Очевидный пример перевод в сознание прошлого травматического переживания: этот подход Эриксон применял в своей ранней гипнотической работе. Он тренировал пациента в амнезии⁵ , а затем систематически влиял на пути воспоминания травмы. Как правило, либо шаг за шагом, либо особыми способами, контролируемыми Эриксоном, информация перемещается из подсознания в сознание. На этом этапе иногда включается понимание ситуации, которое затем подвергается амнезии, и лишь впоследствии становится известным. С моей точки зрения, этот процесс формально аналогичен контролю Эриксона над распределением информации между членами семьи, когда он разрешает обмен некоторой информации, но не обмен другой информации, и так действует шаг за шагом, до достижения цели.
__________________________________________________________________
⁵ Выпадение памяти. (Прим. перев.)

Пробуждение и высвобождение.

Подобно другим семейным терапевтам, Эриксон уделяет столько же, или даже больше внимания достижению автономии членов семьи, чем их сплочению. Если есть проблема с ребенком, он находит того из родителей, кто слишком тесно связан с ребенком, а затем вмешивается, чтобы разделить их и дать больше места. Если проблема состоит в подростковой шизофрении, он работает над освобождением подростка от патологически тесной связи с семьей, побуждая его к самостоятельной жизни. Эта озабоченность интенсивными диадическими⁶ связями, в которых два человека столь сильно реагируют друг на друга, что блокируют отношения с другими, кажется мне естественной для гипнотизера. Гипнотизер сосредоточивает внимание на своем клиенте и стремится вызвать у клиента реакции, полностью относящиеся к нему, но не к другим стимулам. Когда гипнотизер наблюдает обращение членов семьи друг с другом, он сразу же распознаёт и начинает заниматься диадой, где имеется слишком тесная связь. Я полагаю также, что наше знание о процессе, с помощью которого гипнотизер пробуждает клиента, имеет значение для терапевтической процедуры, переводящей людей из интенсивной связи в более свободную. Часто представляют себе пробуждение от транса как простую реакцию на сигнал, например, на слово "проснитесь", или на счет до трех. Но если наблюдать совместно гипнотизера и его клиент, то можно заметить, что этот процесс сложнее. Гипнотизер не просто дает сигнал, но все его поведение меняется. Меняются его телодвижения, тон его голоса, и часто он переключает свой интерес на что-нибудь другое. У клиента тоже происходит переключение от транса к более широкому общению. Если клиент затягивает пробуждение, продолжая оставаться в трансе, то гипнотизер нередко подчеркивает свое негипнотическое, социальное поведение, тем самым требуя от клиента, чтобы тот реагировал на него более свободным, социальным способом. Мне кажется, Эриксон воспользовался своим обширным опытом пробуждения клиентов, и это оказало влияние на его способы смещать поведение членов семьи, высвобождая их от слишком интенсивных диад.
__________________________________________________________________
⁶ Диада - пара объектов, связанных определенным образом. (Прим. перев.)

Избежание самоисследования.

Эриксон охотно дает задания, ведущие к изменению отношения, но не объясняет людям, почему они обращались друг с другом столь неудачным образом. По-видимому, радикальной особенностью его терапевтического подхода является отсутствие интерпретаций по поводу предполагаемых причин поведения. Хотя Эриксон, может быть, не выразил бы это в столь категорической форме, в его работе неявно присутствует представление, что терапевт, помогающий людям понять, "почему" они ведут себя некоторым образом, тем самым препятствует подлинному терапевтическому изменению.
В динамической психотерапии самое основное представление о причинах изменений состояло в том, что если человек поймет самого себя и свои мотивы, то он излечится от удручающих симптомов. Это представление было, по-видимому, заимствовано из идей девятнадцатого века, рассматривавших человека как рациональное существо. Фрейд пришел к выводу, что люди не столь уж рациональны, но полагал, что они станут рациональными, если поймут силы своего подсознания. В теории Фрейда основной причиной психической патологии считалось подавление, а главной задачей терапии было снятие подавления с помощью сознательного понимания. Его техника была сосредоточена на интерпретации того, что говорил и делал пациент, и на доведение до его сознания искажений, возникающих у него при перенесении.
Когда психиатрия приобрела более межличностный характер, главная ориентация терапии несколько изменилась. Салливан внес в нее подчеркнутое стремление помочь человеку осознать его межличностные трудности. Если пациент сможет "увидеть", что он делает, и особенно если он сможет "связать" это с прошлым, то он переменится и выздоровеет.
Позже, когда терапевты стали работать не только с индивидами, но и с целыми семьями, многие из них бездумно перенесли в эту работу ту же идею что осознание приносит изменение, с вариациями этой темы, подчеркивавшими роль опыта или эмоций. Если члены семьи поймут, как они обращаются друг с другом и почему они это делают, то семейная система должна будет измениться. Иногда терапевт использовал при этом психодинамические интерпретации, чтобы помочь членам семьи обнаружить укоренившиеся у них образы прошлого. В других случаях интерпретации были больше в духе Салливана: терапевт помогал членам семьи обнаружить их межличностные трудности и взаимные провокации. Часто интерпретации касались провокаций или перенесения по отношению к терапевту.
В последние десятилетия поведенческие терапевты предложили другую теорию изменения. Их процедуры взаимного торможения и модификации поведения намеренными подкреплениями не основывались на представлении, что осознание человеком причин его поведения вызывает у него изменение. Предполагается, что изменение подкреплений поведения изменит это поведение. Подобным образом, некоторые виды семейной терапии основаны на представлении, что способ вмешательства терапевта в семейные отношения влечет за собой их изменение, совершенно независимо от понимания участников. Поэтому представление, что терапевтическое изменение происходит без понимания пациентом смысла его поведения, стало более "респектабельным". При этой терапии изменения, по-видимому, более долговечны, чем в той, которая помогает людям понять свое поведение.
Но средний квалифицированный клиницист в наше время все еще стремится интерпретировать, почти рефлекторно. Он может говорить о межличностном поведении, о теории систем, о подкреплении, или о переживаниях (experiential happenings) клиента, но его терапевтическая техника главным образом опирается на характеризацию поведения людей и помощь людям в понимании причин их поведения. Большинство клиницистов почувствовали бы себя беспомощными, если бы они не сосредоточивались на понимании. В этом случае их терапевтический репертуар ограничивался бы немногими незнакомыми им процедурами кондиционирования и модификации поведения. Другой альтернативой является общий терапевтический подход Эриксона, излагаемый в этой книге.
Милтон Эриксон получил, собственно, подготовку психиатра, но пошел своим собственным путем. Во время его обучения возражения Фрейда против гипноза привели к тому, что это искусство стало запретным для нескольких поколений молодых психиатров. Но Эриксон научился гипнозу и стал широко использовать его для лечения. Даже клиницисты, применявшие гипноз, работали главным образом в контексте доктрины Фрейда. Они проводили гипноанализ, доводя до сознания прошлые травмы и подсознательные представления. Эриксон экспериментировал с этим видом гипноза и покинул его, разработав совершенно иное применение гипноза. От мышления, пытавшегося помочь людям понять, почему они так поступают, он перешел к мышлению о том, как вызвать терапевтическое изменение. Тем самым он расстался с традиционным подходом психиатрии. Это не был произвольный выбор: он изучал результаты его терапии и изобретал новые процедуры для их улучшения. Теперь его терапевтический подход представляет собой итог тридцати лет экспериментирования с различными способами терапевтического изменения.
Легче сказать, чего Эриксон не делает в своей терапии, чем сказать обо всем, что он делает; а это можно сделать только, приводя примеры. Стиль его терапии не основан на понимании подсознательных процессов; он не помогает людям понять их межличностные трудности; не интерпретирует явления перенесения; не исследует мотивацию пациента; и не прибегает к простому рекондиционированию. Его теория изменения более сложна; она, по-видимому, основана на межличностном воздействии терапевта вне сознания пациента и включает указания, вызывающие изменения в поведении, с подчеркнутой коммуникацией на уровне метафор.

Жизненный цикл семьи.

Изобретенная Эриксоном стратегия облегчения человеческих трудностей кажется неполной, если не принять во внимание его терапевтические цели. Более всех других терапевтов он имеет в виду "нормальные", или обычные процессы человеческой жизни. Он не будет обращаться с парой новобрачных, как с парой, состоящей в браке двадцать лет; не будет подходить к семье с маленькими детьми как к семье, где дети уже готовы расстаться с домом. Завершение его истории болезни часто производит впечатление банальности потому, что он часто ставит себе простые цели. Во время ухаживания успех состоит в достижении брака. В ранний период брака успех состоит в рождении детей. На любой стадии семейной жизни переход к следующей стадии есть решающий шаг в развитии индивида и его семьи. План предлагаемой книги составлен на основе цикла семейной жизни, от ухаживания до старости и смерти. На каждом этапе этого цикла стратегии Эриксона для решения проблем этого этапа излагаются на примерах его терапии. Его терапию легче всего понять, приняв во внимание процессы развития семьи и кризисные явления, возникающие при переходе на следующий этап жизненного цикла семьи.

Идеи, мешавшие психотерапевтам.

Техника работы с трудными молодыми людьми постепенно совершенствовалась. Были отброшены многие идеи, постоянно приводившие к неудачам, новые подходы оказались более успешными. Нелегко отказаться от идей и теорий, которым человек научился от уважаемых учителей. По-видимому, психотерапевт может изменить свое мировоззрение и поведение только в том случае, когда меняется его⁷ социальное окружение. Трудно отказаться от самой иллюзии, что индивид свободно выбирает идеи и теории, вне зависимости от его социального окружения. Ниже излагаются идеи, мешавшие психотерапевтам работать с молодыми людьми, особенно с теми, которым был поставлен диагноз шизофрении. В течение последних двадцати лет психотерапевты, по крайней мере те, кто способен учиться на собственном опыте, от этих идей отказались.
Чтобы узнать, какие идеи подходят для психотерапии, нужны определенные критерии. Самыми очевидными являются следующие критерии:

1. Идеи должны составлять теорию, применение которой ведет к успеху. Применение этой теории должно давать лучшие результаты по сравнению с теми случаями, когда применялись другие теории или терапия не проводилась вовсе. Ее применение не должно наносить вред клиентам.
2. Теория должна быть достаточно проста, так чтобы рядовой психотерапевт мог ее понять. Когда терапевт ясно понимает основные идеи, его уже не собьет с толку клиент, искушенный в запутанных и туманных построениях.
3. Теория должна быть достаточно полной. В этом случае терапевт не найдет в ней объяснения всех случайностей, но будет подготовлен к большинству из них.
4. Теория должна побуждать терапевта к действию, а не к размышлениям. Она должна подсказывать ему, что делать.
5. Теория должна внушать надежду терапевту, клиенту и его семье, тогда все они будут верить, что клиент выздоровеет и вернется в нормальное состояние.
6. Теория должна содержать в себе определение неудачи и объяснять причины неудач, когда они случаются.

Перечисленные критерии наиболее очевидны для теории психотерапии и здравомыслящему психотерапевту следует избегать их противоположностей. Терапевт должен отказаться от теории, если она не позволяет определить цель, если ее применение не приносит видимых результатов или причиняет вред. Он должен избегать любых теорий, запутывающих его своей сложностью, теорий, пытающихся объять необъятное или побуждающих психотерапевта к философским размышлениям вместо конкретных действий, теорий, не внушающих надежды или вызывающих сомнения в том, был ли достигнут успех или терапия потерпела неудачу.
__________________________________________________________________
⁷ Неуместно пользоваться только местоимением "он", когда имеешь в виду психотерапевта или клиента, потому что они могут быть обоих полов. Автор пользуется словом "он" по традиции, из соображений удобства, и признает несправедливость традиционного использования местоимений мужского рода.

Неудачные идеи.

Я попытаюсь кратко изложить некоторые идеи, создающие наибольшие препятствия в работе с трудными молодыми людьми.
Органическая теория.
В европейской психиатрии XIX века было принято считать, что у молодых людей с отклоняющимся поведением есть какие-то нарушения органического или генетического характера, в частности у тех из них, которым был поставлен диагноз шизофрении. Хотя среди психиатров есть люди, не принимающие этих идей всерьез, в особенности среди клиницистов, занимающихся психотерапией, все же такие представления остаются важнейшей предпосылкой для большинства профессионалов.
Литература и клиническое обучение психиатров создает впечатление, будто существуют надежные доказательства генетической или физиологической природы психозов. Это просто неверно. На самом деле литература полна утверждений о том, что имеются "указания", "признаки", "вероятные тенденции", "возможные пути исследований" и "многообещающие возможности" в этом направлении. Нет никакого надежного генетического признака, отличающего человека с диагнозом шизофрении от любого нормального человека. Клиницист, сомневающийся в этом, должен направить своего пациента на анализы, чтобы определить является ли он шизофреником или нет. В ответ он получит рассуждения, не внушающие особых надежд на будущее.
Научно-исследовательские лаборатории потратили миллионы долларов, чтобы найти подтверждение органической теории, и эти изыскания были необходимы и важны. К сожалению, обработка общественного мнения для сбора денег на эти исследования убедила многих профессионалов и непосвященных в том, что у людей с психиатрическим диагнозом должен быть какой-то телесный недуг. Никогда, наверное, ни на одну категорию людей не было наложено клеймо на основании столь слабых доказательств. Каждый месяц появляются сообщения о том, что обещанное эпохальное открытие, о котором говорят уже сто лет, вот-вот произойдет; биологические и биохимические дискуссии становятся все более сложными и запутанными, а результаты остаются ничтожными. (Есть больше доказательств того, что люди становятся психиатрами, и, уж конечно, врачами, по генетическим причинам, чем в пользу генетической природы шизофрении.)
В настоящее время спор между сторонниками органической и социальной теории имеет немалое значение. Принятие идеи о физиологической обусловленности безумия повлекло за собой важные последствия.

1. Предположение о том, что душевные заболевания имеют физиологическую основу, привело к изоляции многих трудных молодых людей. Их называли "больными" и помещали в больницы под наблюдение врачей и медсестер, хотя у них не было найдено никакого телесного недуга.
2. Предположение о наличии соматических проблем стало причиной использования огромных доз медикаментов, и применялись они таким образом, что защитники прав человека никогда бы не позволили подобных вещей в отношении любых других лиц с отклоняющимся поведением, например, преступников. Доказано, что эти медикаменты не только во многих отношениях ослабляют человека из-за присущих им побочных эффектов, но и что они представляют собой реальную опасность. Тысячи людей пострадали от необратимых неврологических изменений, например, таких, как поздняя дискинезия, в результате безответственного или ответственного применения этих лекарств. Медицинские работники продолжают давать пациентам лекарства, даже когда они не совсем уверены, что это необходимо потому, что их обучение сводилось к применению медикаментов, и они не знают, что еще можно сделать. Люди, не имеющие отношения к медицине, не способны предотвратить применение этих лекарств потому, что медицинские работники используют авторитет своей профессии и потому, что эти люди сами не уверены, является ли органическая теория мифом.
3. Органическая теория предписывала терапевту, занимающемуся семейной психотерапией, верить в то, что причиной странного поведения шизофреника является таинственная болезнь и, в то же время, его реакция на семью. Таким образом, с точки зрения теории болезни, пациент реагирует неуместно и неадекватно, потому что он страдает от внутреннего дефекта. С точки зрения семейной психотерапии, это странное поведение адаптивно и уместно в той социальной ситуации, в которой находится этот человек. Попытка соединить эти два подхода сбивала с толку и приводила в замешательство не только психотерапевтов, но и клиентов. Психотерапевта учили, что причиной болезни является неизлечимый биологический дефект, и в то же время его учили, что он должен проводить с клиентами психотерапию, чтобы их вылечить. Это означает, что клиент попадал к человеку, который старался его вылечить, имея в голове теорию, что болезнь неизлечима, и это была просто классическая двойная связка, вызывавшая странное и эксцентричное поведение.
4. Психотерапевт, придерживающийся органической теории, рассматривает шизофреника как неполноценную личность с ограниченными способностями. Поскольку трудные молодые люди оказываются, как правило, неудачниками, органическая теория казалась молодым психиатрам убедительной: они думали, что у людей, не стремящихся к успеху, что-то должно быть не в порядке. Однако, если терапевт осознает, что социальная функция молодых психотиков состоит в том, чтобы терпеть неудачу, при полном отсутствии каких-либо дефектов, которые могли бы эту неудачу оправдать, то он отнесется к их способностям с большим уважением. У этих молодых людей больше навыков межличностного общения, чем у среднего психотерапевта, поэтому они способны проваливаться более успешно, чем психотерапевт - вести их к успеху. Теория об их умственной неполноценности приводила к тому, что психотерапевт недооценивал их навыки межличностного общения и терпел поражения в борьбе с ними. Предположить, что свихнувшиеся молодые люди являются неполноценными, а затем пытаться победить их в состязании, это все равно, что участвовать в шахматном турнире с представлением, что ваши противники - умственно отсталые люди.

Эти возражения против выводов, до сих пор остающихся мифическими, вовсе не означают, что сумасшедшие молодые люди не должны проходить тщательного медицинского обследования. При необходимости должно проводится также самое тщательное неврологическое обследование. В наше время одна из претензий к психиатрическим учреждениям состоит в том, что они так легко приходят к заключению о химическом дисбалансе как главном факторе, что не проводят простого неврологического обследования.
Конечный вывод состоит в том, что медицинские теории и вытекающее из них применение медикаментов не решают проблемы, и сотни тысяч молодых людей остаются неудачниками и ведут себя странно и эксцентрично. Самая разумная стратегия для психотерапевта - это предположить, что безумное поведение не имеет органической основы и начать действовать как если бы это была социальная проблема. Тогда он достигнет больших успехов.
С точки зрения критериев, применяемых к теории психотерапии, очевидно, что органическая теория была бедствием и стала тяжелой обузой для психиатрии. Так как в этом подходе смешались функции социального контроля и психотерапии, он не только не приводил к успеху, но и препятствовал спонтанным ремиссиям у клиентов, у которых могло быть улучшение, если бы им удалось избавиться от психиатра. Лечение, состоявшее из изоляции, медикаментов и пессимизма по поводу предполагаемого физического дефекта усиливало необходимость изоляции, медикаментов и пессимизма. Биологические теории были сложны, и даже ученые медики, по-видимому, не понимали их. Клиенту и его семье не оставляли никакой надежды, и теория не могла дать определения успеха. Если человеку был поставлен диагноз шизофрении, а он стал нормальным, считалось, что у него временная ремиссия или что ему был поставлен неправильный диагноз.
Психодинамическая теория.
Другая неудавшаяся теория тоже была идеологией, в основе которой, как и в основе органической теории, также лежит представление, что с человеком что-то не в порядке независимо от его социальной ситуации. Речь идет о психодинамической теории подавления и соответствующей ей психотерапии. Хотя нелегко описать эту теорию сколько-нибудь просто, чтобы это не казалось пародией, можно упомянуть основные моменты, касающейся психотерапевтической работы с молодыми людьми. Согласно этой теории, человек ведет себя так или иначе главным образом потому, что мысли и переживания, бывшие у него в прошлом, оказались вытесненными из сознания. Его нынешнее социальное положение также влияет на него, но это влияние менее важно; подчеркивается главным образом, как он его воспринимает через комплекс представлений, сложившихся у него в прошлом. Заслуга этой теории в том, что она предлагала исследователям интересные объяснения разнообразных видов странного поведении. Однако, когда эти идеи были введены в психотерапию, они оказались помехой. Теория подавления мешала психотерапевту рассматривать членов семьи как целое, связанное взаимными реакциями. Объектом являлся отдельный индивид, а не отношения между двумя или тремя людьми. Каждый человек рассматривался как подавленная личность, а его поведение - как результат проекций и неправильных восприятий. Симптомы личности рассматривались не как уместная ответная реакция на социальное окружение, они считались неадаптивной, иррациональной реакцией на прошлые переживания, а не на нынешнюю ситуацию. И поэтому настоящее не было в центре внимания, хотя это единственное, что можно изменить. До каких крайностей доводит такой подход, можно проиллюстрировать на примере моих знакомых психотерапевтов; они работали в больницах, занимались психотерапией с отдельными людьми и были до такой степени сфокусированы на прошлом, что не знали даже, женат ли их пациент или нет.
Трудно придерживаться позитивного подхода, пользуясь психодинамической теорией, потому что она ориентирована на негативное в человеке. Темная сторона личности подверглась подавлению, она включает в себя страх, враждебность, ненависть, стремление к кровосмешению и тому подобное. Когда основной прием, известный психотерапевту, - это интерпретации, имеющие целью привнести подавленное в сознание, то он вынужден сосредоточится на враждебности и других неприятных аспектах личности. (Мне вспоминается группа семейных психотерапевтов, выступавшая с докладом о случае шизофрении. Они с гордостью сообщили, что после трех лет психотерапии мать пациента наконец призналась, что она ненавидела свою мать. Мне показалось, что это никак не может помочь привести сына и всю семью в нормальное состояние, но для них это был триумф потому, что они действовали в соответствии с теорией подавления.)
Психодинамическая теория побуждала психотерапевта стать семейным консультантом, занимающимся изысканиями, вместо того, чтобы давать указания и вести семью к изменениям. Стремление психотерапевта работать с прошлым приводило к обвинениям в адрес родителей потому, что они оказывались ответственными за прошлое. Когда действия, совершенные в прошлом, становятся основным объектом исследования, родители неявно обвиняются в проблемах молодого человека. Психотерапевт со своей теорией "исторических причин" часто видит себя в роли спасителя, освобождающего пациента от пагубного влияния родителей, его изыскания с помощью интерпретаций вызывают у родителей враждебность, и психотерапевту становится трудно одержать победу над их коалицией. Когда психотерапевт видит недостаток сотрудничества, это подтверждает его идею о том, что причиной проблем является поведение трудных родителей в прошлом, и он чувствует, что должен спасти молодого человека от них.
Другая терапевтическая процедура, являющаяся логическим продолжением теории подавления, основана на идее, что люди изменились бы, если бы они выразили свои эмоции. Считалось, что если люди выразят друг другу свои отрицательные чувства и выпустят свой гнев наружу, даже если они будут пронзительно кричать при этом, то все они очистятся от своих подавленных чувств, и шизофреник выйдет на улицу, радостно насвистывая.
Свободное выражение чувств может быть полезно в некоторых ситуациях, например, в религиозных бдениях, но в ситуации семейной терапии это было бы неуместно и могло помешать изменениям в организации. Опытные терапевты, прошедшие тренинг по выражению эмоций в искусственно созданной группе, не были знакомы с концепцией организации, и поэтому не знали, как реорганизовать семью. Один из членов семьи мог избегать разговора по существу или в любое время прервать сеанс и, при поддержке психотерапевта, дать волю чувствам. Все переживали катарсис, и никому не нужно было следовать плану терапии или достигать каких-либо целей. Молодой человек, чьей задачей было предотвратить развитие конфликта между родителями, мог начать выражать свои чувства и выходить из себя всякий раз, когда это было необходимо, и таким образом препятствовать разрешению любых конфликтов между родителями. Сеансы, посвященные истолкованию поведения и выплескиванию чувств, становились бессвязными, бесконечными, на них все были озабочены тем, чтобы оправдать себя и доказать свою невиновность. Подобные сеансы подтверждали также "теорию коммуникации" в семьях шизофреников, потому что вызывали странные способы общения.
Теория подавления не приносила хороших результатов, была сложна, не побуждала терапевта к действию (а скорее - к размышлениям) и не давала надежды потому, что корни проблем уходили в детство, которое невозможно изменить. Она не давала определения неудачи и не объясняла неудач, когда они случались.
Теория систем.
Органическая и психодинамическая теории пришли из прошлого, а в середине века развивались социальные теории. Идея семейных систем берет свое начало в кибернетической теории, развивавшейся в конце 40-х годов.⁸ С этой теорией впервые стало возможным рассматривать человеческие существа не отдельно друг от друга, а как группу, в которой каждый реагирует таким образом, чтобы поддержать гомеостаз, и поэтому у поведения появились причины в настоящем. Утверждалось, что стабильность семейной системы поддерживается с помощью самокорректирующих процессов, и при попытке что-либо изменить эти процессы активизируются. Идея о том, что семья или любая другая группа является системой, поддерживаемой процессом обратной связи, добавила еще одно измерение в объяснение человеческого поведения. Пришло ошеломляющее понимание, что, по-видимому, люди делают то, что они делают, реагируя на действия других людей; понятие свободной воли стало видеться в новом свете. Члены семьи оказывались беспомощными перед постоянно повторяющейся последовательностью, в которую они вовлечены помимо своей воли и несмотря на их желание вести себя по-другому. Терапевт тоже оказывался вовлеченным в эту последовательность, занимаясь бесконечной терапией и без конца конфликтуя с персоналом учреждений и больниц.
Главное преимущество теории систем состоит в том, что она дает возможность предсказать определенные события. Главный же ее недостаток для психотерапии в том, что это не теория изменений, а теория стабильности. Семейная психотерапия, эта попытка изменить семью, развивалась в рамках теории о том, как семья не меняется. Эту теорию может быть интересно применять при объяснении поведения человека и животных, но она не была доступным руководством по психотерапии. Она даже служила психотерапевту помехой, так как внушала ему убеждение, что любая попытка вмешаться вызовет сопротивление, обусловленное механизмами саморегуляции; задача этих механизмов - предотвратить изменения в семье. Она вызывала такой же пессимизм, как и психодинамическая теория с ее идеей сопротивления. В теории систем также делалось предположение: если вы добились изменения одной части семьи, то это вызовет ответную реакцию у другой части. Некоторым психотерапевтам это напоминало старый миф о замещении симптома, и они не решались предпринимать действия, необходимые для изменений.
Когда речь заходила о семье, в теории систем была тенденция описывать членов семьи как равных, и поэтому этой теорией трудно было пользоваться, когда планировались изменение структуры и реорганизация семейной иерархии. В рамках теории, стремившейся всех уравнять и представить человека как реагирующую единицу, было трудно учесть влияние бабушки или поддержать власть родителей над ребенком.
Главная проблема для психотерапевта состоит в том, что теория систем устраняет личную ответственность людей, включенных в систему. Действия других принуждают каждого члена семьи делать то, что он делает. Подобная теория может быть интересна для философа, озабоченного свободой воли, но, по-видимому, семейному психотерапевту в его практической работе нужно делать упор на личную инициативу. Таким образом, действуя в рамках теории, утверждающей, что люди не могут влиять на свои действия, психотерапевт предлагает членам семьи вести себя по-другому.
Теория семейных систем явно не давала хороших результатов. Кроме того, она была сложна, как это обнаружилось в ходе теоретических дискуссий. Слова выступающего звучали значительно, хотя слушатель часто не понимал, о чем идет речь. В этой теории акцент делался на такие высокие уровни абстракции, что оставалось неясным, изменился ли хоть кто-нибудь в ходе терапии.
__________________________________________________________________
⁸ См. N. Wiener, Cybernetics, Wiley, New York, 1948. У теории систем было несколько разных источников, и одним из наиболее важных была конференция, про-ходившая при поддержке фонда Josiah Macy Jr.

Двойная связка.
Наконец в 1956 году в печати появилась теория двойной связки, она не была теорией семейной психотерапии, но стала ее составной частью. Теория двойной связки содержала в себе идею уровней общения, она учитывала также возможность конфликта между этими уровнями, порождающего парадокс или связку, когда ни одна из возможных реакций не подходит. Это была попытка описать некоторые процессы обучения, возникающие в ситуации, в которой оказывается шизофреник. Вначале предполагалось, что родители накладывают связку на ребенка, а затем этот процесс стал описываться как взаимный, когда люди накладывают связки друг на друга. Было высказано также предположение, что на человека можно наложить "терапевтическую связку", и "обвязанный" таким образом человек принужден вести себя нормально.⁹
Какой бы интересной ни была эта теория, и какой бы ценной ни была концепция уровней для описания поведения, я не думаю, что она полезна для работы с семьями шизофреников. И не только потому, что это скорее гипотеза, описывающая происходящее, чем практический совет, помогающий изменению, но и потому, что эта теория поддерживала концепцию жертвы в семье; так что психотерапевты, стремясь помочь, оказывались на стороне жертвы и против родителей. Поскольку психотерапия - это искусство сотрудничества, то довольно трудно точно спланировать вмешательство в семейный конфликт, если теория побуждает терапевта спасать одного из членов семьи. Идея "жертвы" двойной связки была такой же неудачной для психотерапии, как и идея "козла отпущения". В соответствии с нашими сегодняшними представлениями о природе иерархии и о том, насколько она важна, мы можем сказать, что психотерапевт, встающий на сторону жертвы, против людей, находящихся выше на иерархической лестнице, может причинить членам семьи новые душевные страдания, вместо того, чтобы их облегчить.¹⁰
В теории жертвы содержался скрытый намек на то, что люди причиняют друг другу вред. При такой ориентации психотерапевту трудно мыслить позитивно и добиваться в семье сотрудничества, ведущего к изменениям.
Какими бы ни были проблемы с использованием "двойной связки" для описания семьи, они еще усугубляются, когда эту идею соединяют с идеей о том, что к изменениям ведут интерпретации, помогающие людям понять, что они делают. Тогда члены семьи принуждены выслушивать, как услужливый психотерапевт сообщает им, какие ужасные двойные связки они накладывают друг на друга. В ответ он получал стремление защититься и гнев людей, которых неправильно поняли. Терапевты интерпретировали это как сопротивление и осуждали поведение, которое сами же вызывали, а это очень похоже на двойную связку.
С появлением теории двойной связки и концепции уровней, процессы общения в семье стали представлять больший интерес для исследователя. Движения тела, интонации голоса и слова со множеством их значений - все это выглядело потрясающее сложным. Это были метафоры метафор о метафорах. Терапевт, исследовавший эти значения во время сеанса, обнаруживал, что сам того не зная, уходит в сторону от более важных вещей. Шли захватывающие и бесконечные дискуссии с матерью о том, как ребенок на самом деле может выполнить ее просьбу, высказанную невзначай. Отцу указывали, что он осуждает своего сына за одни только мысли о тех вещах, которые он делал сам. Семьи, очевидно, предпочитали такие дискуссии любым реальным шагам, ведущим к изменению.
__________________________________________________________________
⁹ G. Bateson, D.D. Jackson, J. Haley, and J.H. Weakland, "Toward a Theory of Schizophrenia," Behavioral Science, 1: 251-264, 1956. Об истории развития идей, относящихся к этому проекту, см. J. Haley "Development of a Theory: A History of a Research Project," в C.E. Sluzky and D.C. Ransom (eds.), Double Bind, Grune & Stratton, New York, 1976. Читатель, интересующийся идеями общения, предложенными в проекте Бейтсона, должен прочесть труды участников проекта: Грегори Бейтсона, Джея Хейли, Джона Уикленда и его консультантов: Дона Джексона и Уильяма Фрая. Они публиковались с 1956г., когда была написана статья о двойной связке, по 1962г., когда проект был завершен. Все семьдесят статей и книг этих авторов перечислены в "A Note on the Double Bind, 1962," in Family Process, 2:154-161, 1963. Основные идеи Бейтсона представлены в Steps to an Ecology of Mind, Bal-lantine, New York, 1972, и в Mind and Nature, Dutton, New York, 1979.
¹⁰ Такое представление об иерархии описано в J. Haley, Problem Solving Therapy, Jossey-Bass, San Francisco, 1976.

Исследователи и клиницисты.
Я кратко описал несколько существовавших ранее теоретических и исследовательских подходов, но есть еще одно предположение, в наше время кажущееся странным. Считалось само собой разумеющимся, что психотерапевты и исследователи - это одно и то же (хотя у психотерапевта был более низкий статус). Думали даже, что обучение исследовательской работе и есть обучение психотерапии, и многие молодые люди проводили годы в учебных заведениях, выполняя исследовательскую работу, чтобы получить диплом психотерапевта. В наше время становится очевидным, что исследователь и психотерапевт - фигуры, в определенном смысле противоположные друг другу. Исследователь должен смотреть на факты отстраненно, быть объективным, он не должен вмешиваться или влиять на то, что он изучает. Он должен также исследовать и объяснить всю совокупность переменных по каждой проблеме, потому что он ищет истину. Психотерапевт находится в совершенно другом положении. Он должен быть лично заинтересованным и человечным, а не отстраненным и объективным. Он должен активно вмешиваться в ход событий, влияя на людей таким образом, чтобы изменить происходящее. Кроме того, он должен пользоваться простыми идеями, чтобы достичь этих целей и не отвлекаться на исследование интересных аспектов жизни и человеческого мышления.
Кажется очевидным, что воспитание исследователя и воспитание психотерапевта - это разные вещи. Хотя раньше одно смешивали с другим. Глядя на сеанс, невозможно было понять, занимается ли человек изучением семьи, или он намерен вести ее к изменениям.

Семейная психотерапия с этих позиций.

Исходя из этих теорий, на что же похожа психотерапия с семьями шизофреников? Приглашается семья, и родители ожидают обвинений в том, что они свели с ума своего ребенка. А иначе психотерапевт работал бы только с ребенком. Родители обычно ведут себя отстраненно и стараются защититься, потому что обвинение витает в воздухе. Иногда они могут спросить: "Не думаете ли вы, что это мы виноваты в сумасшествии нашего сына?". Терапевт скорее всего ответит, что случай сложный. Если родители говорят: "Мы не сводили нашего ребенка с ума", - психотерапевт может сказать: "Да?", - таким тоном, который даст им понять, что это они виноваты. Подобная сцена напоминает суд, описанный в романе Кафки, и родители начинают защищаться от обвинений, которых им никто не предъявлял.
При таком подходе, психодинамическом и недирективном, психотерапевт не брал руководства на себя и не управлял событиями. Он ничего не делал и ждал, пока семья сама проявит инициативу. Семья не знала, чего от нее хотят и поэтому ждала, пока специалист что-нибудь предпримет. Стояла долгая значительная тишина. Иногда психотерапевт мог сказать: "Разве это не интересно? Такое молчаливое семейство", или: "Что вы чувствуете, когда вы вот так молчите?". Чтобы нарушить молчание, но не выдавать своего чувства вины, отец мог начать говорить о каких-нибудь посторонних предметах, например о том, как холодно в Антарктиде. Психотерапевт указывал ему на то, что он отклоняется от темы и избегает реальных проблем. Если отец спрашивал специалиста: "Какие реальные проблемы?", то терапевт мог ответить ему: "А вы как думаете?". Когда семья начинала расстраиваться и сердиться, психотерапевт мог спросить: "Заметили ли вы, что расстроены и сердитесь?". Это сердило их еще сильнее, а терапевт оставался доволен, потому что считал, что выражение эмоций может помочь им высвободить подавленные чувства. Если родители слишком расстраивались, ребенок-шизофреник начинал выполнять свою работу, т.е. грубил или выражал бредовые идеи, давая тем самым понять, что проблема в нем, а не в родителях. Родители и психотерапевт с облегчением начинали обсуждать бредовые идеи пациента. Иногда, когда психотерапевт не мог придумать ничего другого, он начинал объяснять членам семьи их телодвижения и указывать, какое на самом деле они имеют значение. Вскоре никто уже не знал, как ему сесть, чтобы избежать комментариев психотерапевта по поводу скрытых импульсов.
Психотерапевт стремился к тому, чтобы семья продолжала ходить на сеансы и разговаривать, и надеялся, что произойдут какие-нибудь изменения. Психотерапевт не мог указывать семье, что делать, потому что это было бы манипуляцией, а применение манипулятивных методов противоречило правилам психотерапии 50х годов. Он не мог потребовать, чтобы родители воспользовались своим авторитетом и заставили ребенка вести себя нормально, восстанавливая таким образом иерархию, потому что терапевт пользовался теорией о пагубном влиянии родителей; в прошлом они причинили ребенку вред, и теперь им нельзя доверять власть. Другая причина, из-за которой психотерапевт не мог никого поставить во главе, состояла в том, что он сам не мог быть главным. Он мог вести себя только как семейный консультант, думая, что эти люди должны каким-то образом сами себе помочь, а его задача только в том, чтобы они все осознавали и надеялись на лучшее. Он пользовался единственным терапевтическим приемом - интерпретацией, то есть комментировал значения всего чего угодно, каким бы незначительным оно ни было. Если члены семьи оставляли всякие попытки разобраться, что им делать, и просто сидели, терапевт помогал им осознать, что они сопротивляются тому, чтобы признать свое сопротивление в работе с их семейной системой.
Как правило, несмотря на нарочитую веселость, психотерапевт выражал скрытую апатию, потому что, согласно его теории, у пациента на самом деле были биологические и генетические отклонения, или он был ослаблен психологическими травмами, которые родители нанесли ему в детстве, и он никогда не сможет от них оправиться.
Если пациент становился нормальным и семья начинала реорганизовываться, то терапевта часто удивлял его коллега, который нагружал пациента медикаментами и помещал его в больницу за беспокойное поведение. Тогда терапевту приходилось начинать все сначала: ждать, пока семья проявит инициативу и сделает что-нибудь, что он мог бы проинтерпретировать, и надеяться, что по каким-то причинам все почувствуют себя лучше, что бы это ни означало.

Новые разработки.

Как психотерапевты освободились от этих теорий? Некоторые из них не могли отказаться от своих взглядов и начать следовать новой теории, потому что не было ни одной теории, которая бы их удовлетворяла. Каждый психотерапевт сталкивается с этой нелегкой задачей, и ему нужно сделать выбор: от каких идей отказаться, а от каких - нет.
Я сам пережил смену взглядов, совпавшую по времени с явным изменением стиля работы многих психотерапевтов. После десятилетий работы с сумасшедшими молодыми людьми, стало очевиднее, что сумасшествие - это результат неправильного функционирования организации. Я стал также лучше понимать, что животные, способные к обучению, создают организации, и для них это неизбежно. Организация строится по иерархическому принципу, у некоторых членов организации авторитет и статус выше, чем у других. Этот очевидный факт долго не признавали, когда речь шла о семье. Семью описывали как группу индивидов, как систему коалиций или как систему коммуникации, и лишь постепенно начали признавать, что это организация со своей собственной, заслуживающей уважения иерархией. Психотерапевт, игнорировавший авторитет бабушки или объединявшийся с ребенком против родителей, был просто наивен.
Теория, которой он пользовался, не включала в себя того факта, что перераспределение власти в организации происходит в результате вмешательства человека со стороны. Иногда психотерапевты, очень озабоченные свои статусом и влиянием в клинике или в больнице, игнорировали подобные вещи, когда работали с пациентом и его семейной организацией. Они могли во время сеанса побуждать ребенка выражать свою враждебность и нападать на родителей, не заботясь о том, как повлияет на организацию то, что приглашенный родителями специалист побуждает трудного ребенка нападать на них.
Со временем, чем больше семей было обследовано, тем очевиднее становилось, что сумасшедшие молодые люди реагируют на организацию определенного типа. Иерархия в ней была не как в обычной семье, где родители стоят во главе, и верховная власть над ребенком принадлежит им, а старшее поколение дает родителям советы. Между поколениями возникали коалиции, когда один из родителей объединялся с ребенком против другого, или бабушка присоединялась к ребенку против родителей, или специалист начинал поддерживать одну из семейных фракций в борьбе с другой. В семьях, как и в психиатрических больницах, возникала путаница, оставалось неясным, кому принадлежит власть в палате: доктору, медсестре или санитару. Точно так же оставалось неясным, какую власть имел социальный работник или психолог над персоналом больницы или пациентом.
Когда пришло более ясное понимание того, что психопатология является результатом нарушений в функционировании организации, стало очевидно, что задача психотерапевта - изменить организацию. И было не менее очевидно, что некоторые ранее существовавшие теории делали эту задачу трудной, если не невозможной. Например, побуждать членов семьи во время сеанса к свободным ассоциациям - скорее способ вызвать неразбериху, чем структурировать организацию по-новому.
Мои представления, как и представления многих других психотерапевтов, с годами менялись; этот процесс состоял из нескольких этапов. В 40-е годы считалось, что у сумасшедших спутанные процессы мышления, а это приводит к странному общению и нарушению контактов с людьми. Задача психотерапевта состояла в том, чтобы исправить беспорядочное мышление пациента и его неправильное восприятие действительности. Предполагалось, что он будет общаться по-другому, и его взаимоотношения с людьми изменятся, когда его мышление будет исправлено. В 50-е годы были проведены наблюдения за семьями сумасшедших молодых людей, и в ходе этих наблюдений было замечено, что у их близких родственников есть трудности в общении. Появилось предположение, что причиной странного и беспорядочного мышления молодого человека является система общения, в которой он живет, и его мышление вполне уместно в подобной системе.
Если мать передавала ребенку сообщение, что он должен добровольно выполнять то, что она приказывает, то это многоуровневое парадоксальное сообщение считалось причиной беспорядочного мышления ребенка. Задача психотерапии состояла в том, чтобы изменить систему общения с помощью просвещения и других мер, и тогда мышление сумасшедших молодых людей должно было измениться.
Наконец, в 60-е годы стало ясно, что отклонения в общении бывают у людей в том случае, если они организованы в такую систему, которая предписывает подобное общение. Беспорядочный процесс мышления был, следовательно, результатом беспорядочного общения в неправильно функционирующей организации. Например, если мать передает ребенку сообщение, что он должен добровольно выполнять то, что она прикажет, то мать сама находится в организации, в которой она не имеет достаточно власти над ребенком, чтобы потребовать его послушания. Другой взрослый, находящийся на том же уровне, что и она, например, отец, объединяется с ребенком против нее, и тогда у ребенка больше власти, чем у матери. Мать не руководит ребенком, потому что организация устроена так, что у ребенка в ней больше власти, чем у матери, и если она потребует власти, то это отразится на организации. Когда организация настолько запутана, задача психотерапевта в том, чтобы реорганизовать структуру таким образом, чтобы взрослые, то есть отец и мать, вместе взяли на себя руководство в семье. Когда семья реорганизована, система общения меняется, и тогда меняется мышление сумасшедшего ребенка.
Когда эти взгляды распространились, стало очевидно, что остальные теории затрудняли задачу психотерапевта и, конечно, не могли изменить сумасшедшего молодого человека. Например, если психотерапевт считал ребенка жертвой негативного влияния родителей, он старался спасти этого "козла отпущения". При таком подходе психотерапевт объединяется с ребенком против родителей, это усиливает дисфункциональную природу организации и, следовательно, еще больше запутывает иерархию, вместо того, чтобы изменить ее структуру.
С этой точки зрения, предшествующие теории можно изучать в смысле того, как именно они мешают психотерапевту.
Органическая теория.
Биологическая или генетическая теория шизофрении затрудняет работу психотерапевта не только потому, что не существует никаких доказательств в ее поддержку, но и потому, что проблемы сумасшедших молодых людей считаются скорее медицинскими, чем семейными, и поэтому у терапевта нет рычага, чтобы перестроить семейную иерархию. Он может только сочувствовать родителям, потому что их ребенок неизлечимо болен. Проблемы стали настолько серьезными, что я в основном отказался от термина "шизофрения". Этот термин делает психотерапевта беспомощным, и он теряет надежду, работая с такими случаями, особенно если он по образованию психиатр. Мне не хотелось отказываться от этого термина, но оказалось просто невозможным сосредоточить внимание на психотерапии, когда использовался термин "шизофрения". От диагностических вопросов, от бесконечных дискуссий о том, какие препараты применять, никто так никогда и не переходил к психотерапевтическим приемам. Если бы Управление пищевых продуктов и лекарств (Food and Drug Administration) запретило психиатрические препараты, потому что они дают опасные побочные эффекты и приводят к необратимому неврологическому ущербу, это поколение психиатров скорее всего молчало бы на консилиумах.
Термин "шизофрения" служил помехой при обучении психотерапии, это и была основная причина, по которой я его отбросил. Я обнаружил, что почти невозможно убедить психиатров или социальных работников (потому что они следуют примеру психиатров), что "шизофреник" может стать нормальным. Они проявляли нерешительность, когда им нужно было побуждать человека к нормальному поведению, и семья тоже колебалась, потому что так вел себя специалист. Вскоре все уже обращались с "пациентом" как с неполноценным, и психотерапия терпела неудачу.
Я никогда не мог понять, почему одни психотерапевты освободились от биологических теорий, а другие не смогли этого сделать. На мою психотерапевтическую работу с такими семьями сильное влияние оказал Дон Джексон. Он был убежден, что у людей с диагнозом шизофрении нет никаких органических нарушений. Когда я смотрел, как он работает с семьями сумасшедших молодых людей, которые были экспертами в неудачах, меня это воодушевляло. Мне вспоминается один из таких случаев: эта девушка молчала. Она сидела и дергала себя за волосы, как идиотка. Несмотря на это, Джексон обращался с ней так, как будто она была вполне способна вести себя нормально при том условии, что изменится ее семейная ситуация и способы лечения. Семье пришлось согласиться с тем, что она нормальная, отчасти потому, что Джексон был в этом уверен.
Когда я преподавал психотерапию, я пробовал разные способы решения этой проблемы. Я обнаружил, что для некоторых учащихся срабатывало, когда я, несмотря на галлюцинации и бред, говорил, что диагноз шизофрении был поставлен человеку ошибочно. Тогда психотерапевт мог общаться с пациентом как с человеческим существом, потому что тот на самом деле не был шизофреником.
В отчаянии, я также выдумал новую диагностическую категорию, чтобы разрешить эту проблему. Я говорил, что у человека "псевдошизофрения"; это означало, что у него есть все симптомы шизофрении, но он на самом деле не шизофреник. Эта попытка тоже провалилась, и наконец я просто отбросил категорию "шизофрения". Я старался избежать этого диагноза и искал другие термины: "сумасшедшие", "свихнувшиеся", "эксцентричные" и "трудные".
Некоторые психиатры избегают этой проблемы, оставаясь в медицинских рамках и используя новинки современной медицины. Идея о том, что шизофрения - это генетическое или биологически необратимое явление относится к медицинской идеологии XIX столетия. В наше время медицина стала более гибкой в диагностике, врачей больше волнует стадия заболевания, у них больше сомнений относительно неизлечимости той или иной болезни, они пользуются более современными методиками, применяя лекарства лишь периодически.
Психодинамическая теория.
Психодинамическая теория основывается на предположении, что проблема находится в душе человека, она не связана с той ситуацией, в которой он живет. И поэтому так трудно, а может быть невозможно, эффективно использовать эту теорию, чтобы изменить организацию. Психотерапевт, придерживающийся психодинамической теории, сосредоточен на неправильном восприятии организации, которое есть у пациента. В сущности, эта теория ориентирует терапевта на то, чтобы побуждать сумасшедшего молодого человека к самовыражению, и призывает людей, обладающих властью, быть снисходительными и позволить ему это. При таком отношении для терапевта почти невозможно потребовать, чтобы родители взяли на себя исполнительную власть и ожидали от ребенка, чтобы он их уважал. Чтобы перестроить организацию, терапевту необходимо руководить разговором и направлять его, вместо того, чтобы позволять ему течь свободно и быть средством самовыражения. Снисходительный, пассивный психотерапевт и исправление иерархии - это вещи несовместимые.
Часто клиницисты, придерживающиеся психодинамической точки зрения, критикуют более активные методы психотерапии и возражают против какого-либо принуждения. Но это лицемерие, потому что эти клиницисты часто избегают лечить сумасшедших, то есть они критикуют, но не предлагают ничего взамен. И, что еще важнее, для принуждения они стремятся нанять других людей. Мне вспоминаются такие снисходительные и доброжелательные терапевты, проводившие психодинамическую терапию в психиатрических больницах, в основном частных. Они утверждали, что психотерапевт должен быть добрым и побуждать к самовыражению. Эти клиницисты возражали против того, чтобы терапевт советовал родителям применять физические методы усмирения, если ребенок начинал буйствовать. В то же время те же самые терапевты работали в таких учреждениях, где наемные работники справлялись с буйным поведением, пока терапевты притворялись, что они этого не делают. Мускулистые санитары с помощью силы и принуждения учили пациентов как вести себя в палате, а в это время терапевт с психодинамическими взглядами болтал с пациентом в своем кабинете и в случае неприятностей вызывал санитаров. В этих учреждениях также использовались шоковая терапия, медикаменты, ванны, обертывания и изоляторы, чтобы терапевт с психодинамическими взглядами получил послушного пациента, с которым он может быть добрым и снисходительным. Игнорируя социальную ситуацию и сосредоточиваясь на душе, психотерапевт избегал размышлений о социальной системе, частью которой был пациент.
И последний важный момент психодинамической теории - это предположение, что все действия людей основаны на агрессии, враждебности и самозащите. Эта точка зрения противоположна взглядам, изложенным в данной работе. Самое лучшее для психотерапевта - это предположить, что все действия людей, какими бы разрушительными они не казались, являются оберегающими. В этом случае человеческая доброта создает проблему. Если у жены возникают внезапные приступы тревоги, и в этой ситуации к ее мужу предъявляются повышенные требования, лучше всего предположить, что она оберегает его с помощью этих приступов. Что бы это ни было - тревога или гнев, нужно предположить, что одним из супругов движет искренняя забота о другом. Точно так же, в случае с сумасшедшим молодым человеком, лучше всего предположить, что он не защищает сам себя и не демонстрирует враждебность по отношению к своей семье с помощью беспорядочного и буйного поведения. Вопрос состоит в том, что произошло бы с семьей, если бы он не вел себя так. В терапевтических целях следует предположить, что сумасшедшие молодые люди приносят себя в жертву, чтобы стабилизировать семью. Стабильность системы - это та сила, которая движет членами семьи. При таком подходе терапевт будет склонен лучше обращаться со всеми, с кем случилось подобное несчастье.
Если психотерапевт хочет эффективно работать с сумасшедшими людьми, ему лучше всего просто отказаться от психодинамической теории. Но самое трудное положение у терапевта, который старается быть человеком широких взглядов и поэтому делает попытки соединить психодинамическую теорию с изменением структуры семьи.
Теория систем.
С теорией систем дело обстоит сложнее, потому что у нее есть свои достоинства и недостатки. Я обнаружил, что необходимо придавать меньшее значение вопросам гомеостаза и стабильности и больше сосредоточиваться на изменении. Руководствуясь теорией систем, терапевт может спланировать работу таким образом, чтобы вызвать кризис в семье, и семье нужно будет перестроиться, чтобы справиться с этим кризисом. Или терапевт может внести небольшое изменение и постоянно его усиливать до тех пор, пока система не перестроится, чтобы адаптироваться к этому изменению.¹¹
Основное достоинство теории систем в том, что она позволяет психотерапевту замечать повторяющиеся последовательности и таким образом делать прогнозы. Тогда он может спланировать терапию, зная заранее, что должно произойти. Нерешенным остается вопрос, как упростить последовательности до такой степени, чтобы они были узнаваемы и полезны, и как использовать концепции иерархии и последовательности в системе. В прошлом существовала тенденция уравнивать все элементы системы между собой, в результате чего всем членам семьи приписывалось одинаковое влияние, и поэтому было трудно осмыслить идею разных статусов и авторитета в иерархии.
__________________________________________________________________
¹¹ M. Maruyama, "The Second Cybernetics: Deviation Amplifying Mutual Causal Processes," in W. Buckley (ed.), Modern Systems Research for the Behavioral Scientist, Aldine, Chicago, 1968.

Двойная связка.
Я в основном отказался от термина "двойная связка" и вернулся к первоначальному термину Грегори Бейтсона - "парадокс". Я обнаружил, что уже больше не понимаю, что такое "двойная связка", потому что многие люди использовали этот термин в самых разных случаях. "Парадокс" понятнее, и он точнее описывает противоречия между уровнями общения. Термин "парадоксальное вмешательство" тоже звучит лучше, чем "двойное обвязывание" клиента.
Идеи из Бейтсоновского проекта, касающиеся общения, чрезвычайно полезны для описания взаимоотношений между человеческими существами. Идею о том, что сообщение на одном уровне может парадоксальным образом противоречить сообщению на другом уровне, можно перенести и на описание организации. В конечном счете, организация - это просто система повторяющихся последовательностей в общении. Когда люди общаются друг с другом систематическим образом, это общение становится организацией. Когда один человек говорит другому, что делать, а тот слушается, в этом процессе определяется иерархия. Когда один человек говорит другому: "Не слушайся меня", это общение является парадоксальным, и организация, скорее всего, будет функционировать неправильно.
Напряженная работа с трудными молодыми людьми и их семьями подала терапевтам некоторые идеи. Теория систем и коммуникации оказались здесь отчасти полезными, и в то же время появились новые представления об авторитете в организации. После успехов и неудач появилось представление, что сумасшествие у молодых людей лучше всего понимать как результат определенной стадии семейного развития, на которой происходит реорганизация, и поведение молодых людей является адаптивным в таком социальном контексте. Ненормальное поведение может быть уместным только в том случае, если социальный контекст изменился. Задача семейного психотерапевта состоит в том, чтобы изменить социальную организацию, к которой принадлежат молодые люди, и теории, ведущие к этим изменениям, необходимы для эффективной терапии.

Источники материалов.

1. "Эриксоновская терапия" глава 1 книги Uncommon Therapy, the Psychiatric Techniques of Milton H. Erickson, M.D. by Jay Haley, W.W. Norton & Co., New York, NY, 1973. Перевод А.И.Фета.
2. "Идеи, мешавшие психотерапевтам" глава 1 книги Leaving Home the Therapy of Disturbed Young People, by Jay Haley, McGraw-Hill Book Co, New York, NY, 1980. Перевод Ю.И.Кузиной.