Институт семейной терапии (на первую страницу)...
расписание
тренеры
коучинг
гиллиген
дилтс
летний-2019
нлп
гипноз
путеш. героя
семейный 1
семейный 2
обучение
книги видео
о нас
отзывы
Hits 4287782
628
Hosts 348937
205
Visitors 1801443
317

0

Институт семейной терапии


Грегори Бейтсон
К теории шизофрении

Содержание:

  1. К теории шизофрении
  2. Шизофреник: его коммуникация
  3. Источники материалов

К теории шизофрении*

Шизофрения - ее природа, этиология и виды терапии, применимые к ней - остается одной из самых загадочных психических болезней. Излагаемая здесь теория шизофрении основывается на анализе коммуникаций, и в особенности на теории логических типов. Из этой теории и из наблюдений над шизофреническими пациентами выводятся описание и необходимые условия ситуации, именуемой "двойной связкой" - ситуации, в которой человек "не может выиграть", что бы он ни делал. Формулируется гипотеза, что у человека, попавшего в двойную связку, могут развиться шизофренические симптомы. Рассматривается вопрос, каким образом и почему двойная связка может возникать в семейной ситуации, и приводятся в виде иллюстраций клинические и экспериментальные данные.
Предлагаемая работа является отчетом1 о проекте исследования, в котором был сформулирован и проверен на опыте широкий и систематический подход к природе, этиологии и терапии шизофрении. Продолжением нашей работы в этой области было обсуждение ряда разнообразных фактов и идей, в которое все мы внесли свой вклад, в соответствии с нашим разнообразным опытом в области антропологии, анализа коммуникаций, психотерапии, психиатрии и психоанализа. В настоящее время мы достигли общего согласия относительно общей формулировки коммуникационной теории происхождения и природы шизофрении; предлагаемая работа является предварительным отчетом о нашем продолжающемся исследовании.
__________________________________________________________________
* Эта работа Грегори Бейтсона, Дона Д. Джексона, Джея Хейли и Джона Г. Уикленда воспроизводится здесь по журналу Behavioral Science, Vol. I, No. 4, 1956, с разрешения этого журнала (also published in G. Bateson, Steps to an Ecology of Mind, pp. 201-227; Ballantine Books, New York, 1972).
1 Эта работа берет свое начало от гипотез, впервые развитых в проекте исследования, финансированном фондом Рокфеллера в 1952-1954 гг. и выполненном в отделении социологии и антропологии Стенфордского университета под руководством Грегори Бейтсона. С 1954 г. этот проект был продолжен при финансовой поддержке фонда Джосайя Мейси мл. Джею Хейли принадлежит заслуга открытия, что симптомы шизофрении указывают на неспособность различения логических типов, и эта идея была дополнена Бейтсоном, прибавившим представление, что симптомы и этиология могут быть формально описаны в терминах гипотезы двойной связки. Эта гипотеза была сообщена Д.Д. Джексону, обнаружившему, что она близко соответствует его представлениям о семейном гомеостазе. С этого времени доктор Джексон начал непосредственно участвовать в проекте. Изучение формальных аналогий между гипнозом и шизофренией составило предмет работы Джона Г. Уикленда и Джея Хейли.

Основные понятия, относящиеся к теории связи

Наш подход основан на той части теории связи, которую Рассел назвал теорией логических типов2 . Главный тезис этой теории состоит в отделении класса от его элементов. Класс не может быть элементом самого себя, и ни один из элементов не может быть этим классом, поскольку терм, используемый для класса, имеет иной уровень абстракции - иной логический тип, чем термы, используемые для его элементов. Хотя в формальной логике пытаются сохранить это отделение класса от его элементов, мы утверждаем, что в психологии реальных коммуникаций это отделение непрерывно и неизбежно нарушается3 и что в тех случаях, когда в коммуникации между матерью и ребенком определяются определенные формальные паттерны нарушения, можно априори ожидать возникновения патологии в человеческом организме. Как мы покажем, в крайних случаях эта патология имеет симптомы, формальные характеристики которых позволяют отнести такую патологию к шизофрении.
Иллюстрации способов, применяемых людьми в коммуникациях, содержащих различные логические типы, можно привести из следующих областей:

1. Использование различных коммуникационных форм в человеческой коммуникации. Примерами являются игра, неигровое поведение, фантазии, таинства, метафоры и т.п. По-видимому даже у низших млекопитающих есть обмен сигналами, определяющими некоторые осмысленные виды поведения, как "игру", и т.п.4 . Очевидно, что эти сигналы принадлежат более высокому логическому типу, чем сообщения, которые они определяют. У людей такое выделение и обозначение сообщений и осмысленных действий достигает значительной сложности, с той особенностью, что наш словарь, применяемый для такого различения, все еще слабо развит, так что мы полагаемся преимущественно на несловесные средства коммуникации, такие как положение тела, жесты, выражения лица, интонации, а также на контекст для сообщения этих в высшей степени абстрактных, но жизненно важных обозначений.

2. Юмор. По-видимому, это метод исследования неявных тем в человеческом мышлении и в человеческих отношениях. Этот метод исследования включает использование сообщений, характеризуемых сгущением логических типов или форм коммуникации. Например, открытие может состоять в том, что некоторое сообщение является не просто метафорическим, но и в большей степени буквальным, или наоборот. Это значит, что в юморе моментом взрыва является тот момент, когда разрушается и заново синтезируется обозначение формы коммуникации. Обычно "взрывчатое место" как раз вынуждает переоценить предыдущие сигналы, предписывавшие определенным сообщениям ту или иную форму (например, буквальность или фантастичность). Это приводит к особому эффекту - приписыванию формы сигналам, которые ранее имели статус того высшего логического типа, который классифицирует формы.

3. Фальсификация сигналов, определяющих формы. У людей определители форм могут фальсифицироваться, что проявляется в искусственном смехе, манипулятивной симуляции дружелюбия, розыгрыше, поддразнивании и т.д. Подобные фальсификации наблюдались и у млекопитающих5 . У людей мы встречаемся со странным явлением - с бессознательной фальсификацией этих сигналов. Это может происходить внутри личности - субъект может скрывать от самого себя свою подлинную враждебность под видом метафорической игры - или это может происходить в виде бессознательной фальсификации субъектом его понимания сигналов, служащих для определения форм и поступающих от другого лица. Он может принимать застенчивость за презрение и т.п. В действительности в эту категорию попадают большинство ошибок индивида в оценке отношения к нему окружающих.

4. Обучение. Простейшая форма этого явления наблюдается в ситуации, когда субъект получает некоторое сообщение и действует в соответствии с ним: "Я услышал звон часов, и так я узнал, что пора идти завтракать. Поэтому я направился к столу." В опытах по обучению экспериментатор наблюдает аналогию такой последовательности событий, истолковывая их обычно как единое сообщение более высшего типа. когда собака выделяет слюну между сигнальным звонком и получением мясного порошка, экспериментатор истолковывает эту последовательность как сообщение, указывающее, что "собака научилась тому, что сигнал означает мясной порошок". Но это еще не конец иерархии входящих сюда типов. Подопытный субъект может приобрести большой навык в обучении. Он может научиться учиться,6 и можно себе представить, что у человека могут встретиться еще более высокие порядки обучения.

5. Различные уровни обучения и логические типы сигналов. Эти два ряда явлений неотделимы друг от друга - неотделимы, поскольку способность применения различных типов сигналов сама по себе является выученным навыком, и тем самым функцией различных уровней обучения.

Согласно принятой нами гипотезе, термин "функция эго" (в том смысле, в котором говорят, что у шизофреника "ослаблена функция эго" есть в точности процесс различения форм коммуникации внутри личности, либо между личностью и другими. Шизофреник проявляет слабость в трех областях этой функции: (а) он затрудняется приписать правильную коммуникационную форму сообщениям, получаемым от других лиц; (б) он затрудняется приписать правильную коммуникационную форму сообщениям, которые сам произносит или передает в несловесной форме; (в) он затрудняется приписать правильную коммуникационную форму своим собственным мыслям, ощущениям и восприятия.
Здесь уместно сравнить сказанное в предыдущем абзаце с подходом Домаруса7 к систематическому описанию высказываний шизофреников. Он полагает, что сообщения (и мысли) шизофреника отклоняются от нормальной структуры силлогизма:

Люди умирают.
Трава умирает.
Люди - это трава.

С нашей точки зрения формулировка Домаруса есть лишь более точный - а потому ценный - способ выразить, что высказывания шизофреника богаты метафорами. Мы согласны с этим обобщением. Но метафора - это необходимое орудие мысли и выражения, характерное для любой коммуникации ученого. Ведь, в конечном счете концептуальные модели кибернетики и энергетические теории психоанализа - не что иное, как определенным образом обозначенные метафоры. Особенность шизофреника состоит не в том, что он пользуется метафорами, а в том, что он пользуется необозначенными метафорами. Он испытывает особые трудности в обращении с сигналами того класса, элементы которого приписывают логические типы другим сигналам.
Если правильно наше формальное описание симптомалогии, и если верно, что шизофрения, в соответствии с нашей гипотезой, есть по существу результат семейного взаимодействия, то должно быть возможно составить априори формальное описанием тех последовательностей переживаний, которые приводят к такой симптомалогии. Результаты теории обучения сочетаются здесь с тем очевидным фактом, что люди используют для различения форм указывающий на контекст. Поэтому мы должны искать не какое-то специфическое травматическое переживание в детской этиологии, а характерные паттерны в последовательностях. Та специфика, которую мы ищем, должна быть на некотором абстрактном или формальном уровне. Последовательности должны обладать тем характерным свойством, что, исходя из них, шизофреник приобретает привычки мышления, проявляющиеся в шизофренической коммуникации. Иначе говоря, можно предположить, что он живет во вселенной, где последовательности событий таковы, что его необычные привычки коммуникации в некотором смысле уместны. Предполагаемая нами гипотеза заключается в том, что последовательности этого рода во внешнем опыте пациента ответственны за его внутренние конфликты, касающихся логических типов такие неразрешимые последовательности переживаний мы назовем термином "двойная связка".
__________________________________________________________________
2 A. N. Whitehead and B. Russell, Principia Mathematica, Cambridge, Cambridge University Press, 1910.
3 G. Bateson, "A theory of Play and Fantasy," Psychiatric Research Reports, 1955, 2: 39-51, (also published in G. Bateson, Steps to an Ecology of Mind, pp. 177-193; Ballantine Books, New York, 1972).
4 Предлагается в виде иллюстрации фильм "Природа игры; часть 1, речная выдра", изготовленный авторами этого проекта.
5 C. R. Carpenter, "A Field Study of the Behavior and Social Relations of Howling Monkeys," Comp. Psychol. Monogr., 1934, 10: 1-168; also K. Z. Lorenz, King Solomon's Ring, New York, Crowell, 1952.
6 G. Bateson, "Social Planning and the Concept of Deutero-Learning," Conference on Science, Philosophy, and Religion, Second Symposium, New York, Harper, 1942, (also published in G. Bateson, Steps to an Ecology of Mind, pp. 159-176; Ballantine Books, New York, 1972); also H. F. Harlow, "The Formation of Learning Sets," Psychol. Review, 1949, 56: 51-65; also C. L. Hull, et al., Mathematico-deductive Theory of Rote Learning, New Haven, Yale University Press, 1940.
7 E. von Damarus, "The Specific Laws of Logic in Schizophrenia," Language and Thought in Schizophrenia, J. S. Kasanin, ed., Berkeley, University of California Press, 1944.

Двойная связка

С нашей точки зрения, в ситуацию двойной связки входят следующие составляющие:

1. Два или более лиц. Одно из этих лиц мы назовем, в целях нашего определения, "жертвой". Мы не предполагаем, что двойная связка налагается одной только матерью; мы считаем, что это может быть сделано либо одной матерью, либо некоторым сочетанием матери, отца и (или) братьев и сестер.

2. Повторные переживания. Мы предполагаем, что двойная связка является в опыте жертвы повторяющимся явлением. Таким образом, наша гипотеза имеет в виду не единичное травматическое переживание, а повторные переживания, в которых структура двойной связки становится обычным ожиданием.

3. Первичное негативное внушение. Оно может иметь одну из двух форм: (а) "Не делай этого, или я тебя накажу", или (б) "Если не сделаешь этого, я тебя накажу". Мы выбираем здесь контекст обучения, основанный на избежании наказания, а не контекст поиска вознаграждения. Для такого выбора, возможно, нет формального основания. Мы предполагаем, что наказание может состоять либо в лишении любви, либо в выражении ненависти или гнева, либо, наконец, - что приводит к самым тяжелым результатам - к тому виду заброшенности, который происходит от выражаемой родителем крайней беспомощности8 .

4. Вторичное внушение, находящееся в конфликте с первым на более абстрактном уровне, и навязываемое, подобно первому, наказаниями или сигналами, угрожающими выживанию. Это вторичное внушение труднее описать, чем первичное, по двум следующим причинам. Во-первых, вторичное внушение сообщается ребенку несловесными средствами. Это более абстрактное сообщение может быть передано положениями тела, жестами, тоном голоса, впечатляющими действиями и возможными последствиями, скрытыми в словесных замечаниях. Во-вторых, это вторичное внушение может быть привязано к любому элементу первичного запрещения. Поэтому вербализация вторичного внушения может включать весьма разнообразные формы; например, "Не считай это наказанием"; "Не думай, что я тебя наказываю"; "Не думай о том, чего ты не должен делать"; "Не сомневайся в моей любви, примером которого является (или не является) первичное запрещение" и т.д. Другие примеры становятся возможными, когда двойная связка налагается не одним лицом, а двумя. Например, один из родителей может отрицать на более абстрактном уровне внушения другого.

5. Третичное негативное внушение, запрещающее жертве спастись бегством. В формальном смысле, пожалуй, нет надобности описывать это как отдельное внушение, поскольку усиление внушения на двух других уровнях содержит в себе угрозу выживанию, и если двойные связки наложены в детстве, то бегство, конечно, невозможно. Однако, в некоторых случаях, по-видимому, бегство от ситуации делается невозможным при помощи определенных приемов не чистого негативного характера, например, капризных обещаний любви, и тому подобного.

6. Наконец, полный набор составляющих оказывается более ненужным, когда жертва научилась уже воспринимать свою вселенную в паттернах двойной связки. Тогда едва ли не каждая часть последовательности двойной связки может быть достаточна, чтобы вызвать панику или ярость. Паттерн противоположных внушений может даже принять форму слуховых галлюцинаций9.
__________________________________________________________________
8 В настоящее время наше понимание наказания уточняется. Как нам кажется, опыт восприятия входит в него таким способом, который не охватывается понятием "травмы".
9 J. Perceval, A Narrative of the Treatment Experienced by a Gentleman During a State of Mental Derangement, Designed to Explain the Causes and Nature of Insanity, etc., London, Effingham Wilson, 1836 and 1840. (Republished as Perceval's Narrative: A Patient's Account of His Psychosis, 1830-1832, by John Perceval. Edited and with an introduction Gregory Bateson. Stanford: Stanford University Press; London, Hogarth Press, 1962.)

Эффект двойной связки

В восточной религии, дзен-буддизме, цель заключается в достижении просветления. Учитель дзена пытается вызвать просветление у своего ученика различными способами. Один из его приемов состоит в том, что он держит палку над головой ученика и говорит ему яростным тоном: "Если ты скажешь, что эта палка реальна, я ударю тебя ею. Если ты ничего не скажешь, я ударю тебя ею." Как мы полагаем, шизофреник постоянно находится в том положении, что этот ученик, но достигает вовсе не просветления, а чего-то вроде дезориентации. Ученик дзена может протянуть руку и отобрать палку у учителя - который может согласиться с этим ответом; но у шизофреника нет такого выбора, потому что он не может не беспокоиться об отношениях с матерью, а цели и понимания матери не таковы, как у учителя дзена.
Мы выдвигаем гипотезу, что при наличии двойной связки у любого индивида расстраивается способность различения логических типов. Эта ситуация характеризуется следующим общими признаками:
(1) Индивид должен участвовать в интенсивном взаимоотношении; это значит, в таком взаимоотношении, при котором он считает жизненно важным для себя точно различать, какого рода сообщения он получает, чтобы иметь возможность надлежащим образом реагировать на них.
(2) Далее, индивид оказывается в такой ситуации, в которой другое лицо, состоящее с ним во взаимоотношении, выдает сообщения двух различных порядков, одно из которых отрицает другое.
(3) Далее, индивид при этом лишен возможности комментировать эти сделанные ему сообщения, чтобы правильно определить порядок сообщения, на который он должен реагировать, т.е. он не может высказать метакоммуникативное утверждение.
Как мы уже сказали, ситуация этого рода возникает между прешизофреником и его матерью, но она случается также и в нормальных отношениях. Когда индивид оказывается в ситуации двойной связки, его защитные реакции напоминают реакции шизофреника. В ситуации, когда индивид должен реагировать, столкнувшись с противоречащими друг другу сообщениями, и когда он лишен возможности комментировать эти противоречия, он может принимать метафорическое утверждение буквально. Пусть, например, служащий однажды ушел к себе домой в рабочее время. Коллега по службе звонит ему и говорит в непринужденном тоне: "Как же ты туда попал?" На что первый отвечает: "Я доехал на машине". Он дает буквальный ответ, поскольку сталкивается с сообщением, в котором его спрашивают, что он делает дома в служебное время, но форма выражения которого отрицает, что его спрашивают именно об этом. (Говорящий выразился метафорически, поскольку чувствовал, что в действительности это не его дело). Взаимодействие в этом случае достаточно интенсивно, так что жертва сомневается, каким образом может быть использована информация, а потому отвечает буквально. Это характерно для всякого, чувствующего себя "под угрозой", как показывают осторожные буквальные ответы свидетеля во время допроса на суде. Шизофреник чувствует себя все время под столь страшной угрозой, что для защиты он обычно настаивает в своих реакциях на буквальном уровне даже тогда, когда это совершенно не уместно, например, когда кто-нибудь шутит.
Когда шизофреники чувствуют себя попавшими в двойную связку, они также смешивают буквальный и метафорический смысл своих собственных высказываний. Например, у пациента может возникнуть желание упрекнуть терапевта за опоздание на прием, но он может быть при этом не уверен, какого рода сообщением является это опоздание - особенно, если терапевт предвидел такую реакцию пациента и извинился. Пациент не может сказать: "Почему вы опоздали? Не значит ли это, что вы сегодня не хотите меня видеть?" Ведь это было бы обвинением, а потому он переходит к метафорическому высказыванию. Он может, например, сказать: "Знал я однажды парня, опоздавшего на пароход, звали его Сэм, и пароход почти затонул, и т.д." Таким образом, он рассказывает метафорическую историю, и терапевт может обнаружить или не обнаружить в ней комментарий на его опоздание. Метафора удобна тем, что она предоставляет терапевту (или матери) решить, надо ли усмотреть в таком высказывании обвинение, или его игнорировать. Если терапевт признает, что принял метафору за обвинение, то пациент может согласиться, что его рассказ о Сэме был метафорой. Если же терапевт заметит, что это не похоже на подлинное утверждение о Сэме, чтобы избежать заключенного в этой истории обвинения, то пациент может настаивать, что и в самом деле был человек по имени Сэм. Переход к метафорическому утверждению, как реакция на ситуацию двойной связки, приносит с собой безопасность. Но в то же время он мешает пациенту высказать обвинение, как он этого хотел, и вместо того, чтобы избавиться от своего обвинения, узнав, что это метафора, больной шизофренией пытается, по-видимому, избавиться от того, что это метафора, делая ее более фантастичной. Если терапевт игнорирует обвинение, заключенное в истории о Сэме, то шизофреник, пытаясь выразить свое обвинение, может рассказать ему историю о полете на Марс в космическом корабле. Указание на то, что перед нами метафорическое высказывание, заключается здесь в фантастическом аспекте метафоры, а не в сигналах, обычно сопровождающих метафору, чтобы сообщить слушателю, что используется метафора.
Для жертвы двойной связки не только безопаснее перейти к метафорическому характеру сообщения; в безвыходной ситуации лучше перейти в другое состояние, став кем-то другим, или переместившись в другое место. Тогда двойная связка теряет власть над этим индивидом, поскольку это уже не он и поскольку он находится, вдобавок, в другом месте. Иными словами, высказывание, свидетельствующее о том, что пациент дезориентирован, можно истолковать как его способ самозащиты от ситуации, в которой он находится. Патология начинается здесь в том случае, когда жертва сама не знает, что ее ответы имеют метафорический характер, или не может это признать. Чтобы признать, что он говорил метафорически, он должен был бы осознать, что защищался, а тем самым - что испугался другого человека. Но для него такое осознание означало бы осуждение другого человека, что могло бы привести к несчастью.
Если индивид проводил свою жизнь в описанном здесь отношении двойной связки, то после психотического срыва его способ взаимодействия с людьми приобретает некоторый систематический паттерн. Во-первых, он не разделяет с нормальными людьми тех сопровождающих сообщения сигналов, которые указывают, что имеется в виду. Разрушается его метакоммуникативная система - система коммуникаций по поводу коммуникаций - так что он не знает, какого рода сообщением является полученное сообщение. Если кто-нибудь скажет ему: "Что вы будете делать сегодня?", то он не сможет точно решить по контексту, тону голоса или жестам, осуждают ли его за то, что он сделал вчера, или ему предлагают половое сближение, или что-нибудь еще. Ввиду этой неспособности точно судить о смысле сказанного другим человеком и чрезмерной озабоченности этим смыслом, индивид может защищаться, избрав для этого одну или несколько альтернатив. Он может, например, предполагать, что за каждым высказыванием стоит некий скрытый смысл, угрожающий его благополучию. В таком случае он будет чрезмерно озабочен такими скрытыми смыслами и будет решительно доказывать, что его невозможно обмануть - как это было в течение всей его жизни. Если он избрал эту альтернативу, то он будет все время отыскивать скрытый смысл, стоящий за высказываниями людей и за случайными происшествиями в его окружении. И его характерными чертами будут подозрительность и вызывающее поведение.
Он может избрать другую альтернативу - понимать буквально все, что люди ему говорят; если их тон, жесты или контекст противоречат тому, что они говорят, то он может выработать паттерн высмеивания этих метакоммуникативных сигналов. Он может отказаться от попыток различать уровни сообщений и трактовать все сообщения как неважные или смехотворные.
Если он не стал подозрителен по отношению к метакоммуникативным сообщениям и не пытается их высмеивать, он может избрать путь игнорирования их. В таком случае он будет все меньше и меньше видеть и слышать происходящее вокруг него, всячески пытаясь не вызывать никаких реакций в своем окружении. Он будет пытаться отвлечься от внешнего мира, сосредоточив свое внимание на собственных внутренних процессах и, вследствие этого, будет производить впечатление изолированного или даже немого человека.
Все это можно выразить иначе, сказав, что человек, не знающий, к какому роду сообщений относится данное сообщение, может выбрать в качестве самозащиты поведение, описывавшееся как параноидное, гебефреническое или катотоническое. Но эти альтернативы - не единственно возможные. Дело в том, что он не может избрать единственную альтернативу, которая позволила бы ему определять, что люди имеют в виду, и что он не в состоянии, без значительной помощи со стороны, рассматривать сообщения других. Человек, не способный к этому, подобен саморегулирующей системе, лишенной управления; она описывает бесконечные петли, всегда с систематическими искажениями.

Описание семейной ситуации

Теоретическая возможность ситуации двойной связки побудила нас искать такие последовательности коммуникаций у шизофренического пациента и в его семейной ситуации. С этой целью мы изучали письменные и словесные отчеты психотерапевтов, интенсивно лечивших таких пациентов; мы изучали магнитофонные записи психотерапевтических бесед, как с нашими собственными пациентами, так и с другими; мы беседовали с родителями шизофреников и записывали на пленку эти беседы; мы привлекли двух матерей и одного отца к участию в интенсивной психотерапии; и мы беседовали совместно с пациентами и их родителями, записывая на пленку эти беседы.
На основе этих данных мы выработали гипотезу о семейной ситуации, приводящей в конечном счете к заболеванию индивида шизофренией. Эта гипотеза не подвергалась статистической проверке; она выбирает и подчеркивает достаточно простой набор явлений взаимодействия, не пытаясь исчерпывающим образом описать чрезвычайную сложность семейных отношений.
Мы принимаем гипотезу, что семейная ситуация шизофреника характеризуется следующими условиями:
(1) Есть ребенок, мать которого испытывает беспокойство и отстраняется, когда ребенок реагирует на нее, как на любящую мать. Это значит, что самое существование ребенка имеет для матери особый смысл, вызывающий у нее беспокойство и враждебность, когда возникает опасность интимного контакта с ребенком.
(2) Есть мать, для которой чувства беспокойства и враждебности по отношению к ребенку неприемлемы, и которая выражает, в виде отрицания этих чувств, внешнее любящее поведение, чтобы убедить ребенка реагировать на нее, как на любящую мать, если он не реагирует таким образом. Любящее поведение не обязательно означает в этом случае "любовь"; оно может, например, происходить в рамках выполнения должного внушения "доброты" и тому подобного.
(3) В семье нет такого человека, как сильный и проницательный отец, который мог бы вмешаться в отношения между матерью и ребенком и поддержать ребенка.
Поскольку это формальные описания, мы не занимаемся здесь специально вопросом, почему мать испытывает такие чувства к ребенку, но можем предположить, что эти чувства могут происходить от разных причин. Может случиться, что один только факт наличия ребенка вызывает у нее беспокойство по поводу нее самой и ее отношений к членам своей семьи; или ей может казаться важным, что этот ребенок - мальчик или девочка; или, что ребенок родился как раз в годовщину дня рождения ее собственного брата или сестры10;или ребенок может занимать в семье такое же положение среди братьев и сестер, в каком была она сама; или ребенок имеет для нее особый смысл по другим причинам, связанным с ее собственными эмоциональными проблемами.
Если имеется ситуация с такими признаками, то по нашей гипотезе, мать шизофреника будет одновременно выдавать сообщения по крайней мере двух разных порядков (для простоты изложения мы ограничимся здесь случаем двух порядков). Эти порядки сообщений могут быть грубо описаны как а) враждебное или отстраняющееся поведение, возникающее каждый раз, когда ребенок приближается к ней, и б) симуляция любящего поведения и сближения, возникающая, когда ребенок реагирует на ее враждебное и отстраняющее поведение, и являющееся способом отрицания того, что она отстраняется. Ее проблема контролировать свое беспокойство посредством контроля своей близости и отдаления от ребенка. Здесь важно отметить, что ее любящее поведение является в таком случае комментарием к ее враждебному поведению (поскольку оно служит для его компенсации), а следовательно, является сообщением иного порядка, чем враждебное поведение, - это сообщение о последовательности сообщений. Но, по своей природе, оно отрицает существование тех сообщений, о которых оно говорит, т.е. враждебное отстранение.
Мать использует реакции ребенка для подтверждения того, что ее поведение является любящим; а поскольку любящее поведение симулируется, то ребенок оказывается в положении, в котором он не должен правильно истолковывать ее коммуникацию, если только он хочет сохранить свое взаимоотношение с нею. Иными словами, он не должен правильно различать порядки сообщений, т.е., в этом случае, различие между выражением симулируемых чувств (один логический тип) и подлинных чувств (другой логический тип). В результате ребенок должен систематически искажать свое восприятие метакоммуникативных сигналов. Например, если мать начинает испытывать враждебное (или любящее) отношение к ребенку, одновременно с чувством, вынуждающим ее отстраниться от него, она может сказать: "Иди спать. Ты устал, и я хочу, чтобы ты выспался". Это внешне любящее высказывание служит для отрицания того чувства, которое можно было бы словесно выразить в виде: "Убирайся с глаз моих, потому что ты мне надоел". Если бы ребенок правильно различал ее метакоммуникативные сигналы, то ему пришлось бы столкнуться с тем фактом, что она его не приемлет, и в то же время обманывает его своим любящим поведением. Но тогда он был бы "наказан" за то, что научился правильно различать порядки сообщений. Поэтому, вместо того, чтобы распознать обман его матери, он скорее примет представление, что он и в самом деле устал. А это значит, что ему придется обмануть себя по поводу его внутреннего состояния, чтобы поддержать мать в ее обмане. Таким образом, чтобы он мог выжить с такой матерью, он должен фальсифицировать различия между его собственными внутренними сообщениями точно так же, как между сообщениями других.
Проблема ребенка осложняется, поскольку мать "благожелательно" определяет за него, что он чувствует; внешне она выражает материнскую озабоченность тем, что он устал. Иначе говоря, мать контролирует определения, которые ребенок дает своим собственным сообщениям, а также определение его реакции на ее поведение (например, если ребенок критикует ее, она говорит: "Но ведь ты и в самом деле не хотел этого сказать"; это она делает, настаивая, что заботится не о самой себе, а только о нем. Следовательно, самый легкий путь для ребенка заключается в том, принять симулируемое матерью любящее поведение за подлинное, чем подрывается его стремление истолковывать происходящее. И результат же состоит в том, что мать отстраняется от него, определяя это отстранение как любящее отношение, каким оно должно быть.
Но если ребенок принимает симулируемое матерью любящее поведение за подлинное, это также не решает его проблему. Сделав такое ошибочное различие, он стремится приблизиться к ней; но это стремление к близости провоцирует у нее чувство страха и беспомощности, что вынуждает ее отстраниться. Если же он затем отстраняется от нее, то она принимает его отстранение за утверждение, что она не любящая мать; после чего она либо наказывает его за отстранение, либо пытается сблизиться с ним. Если он после этого приближается к ней, то она реагирует, отталкивая его. Таким образом, ребенок наказывается за правильное различение того, что она выражает, и наказывается также за неправильное различение - он оказался в двойной связке. Чтобы найти выход из этого положения, ребенок может прибегнуть к разным средствам. Например, он может попытаться опереться на отца или какого-нибудь другого члена семьи. Но, как можно заключить из наших предварительных наблюдений, отцы шизофреников, по-видимому, недостаточно крепки, чтобы на них можно было опереться. Кроме того, они оказались бы в неловком положении, если бы согласились с ребенком по поводу обманов матери, поскольку им пришлось бы в этом случае признать характер их собственных отношений с матерью, на что они не способны; они остаются связаны с ней в выработанном ими modus operandi11.
Потребность матери быть желанной и любимой препятствует также ребенку получить поддержку от кого-нибудь другого в его окружении, например, учителя. Мать с описанными выше свойствами испытывает угрозу, если у ребенка возникает какая-либо другая привязанность; в таком случае она прерывает эту привязанность, опять приближая к себе ребенка, а затем, когда ребенок становится зависимым от нее, начинает испытывать беспокойство.
Единственный способ, каким ребенок может в самом деле спастись в этой ситуации, - это комментировать противоречивую позицию, в которую поставила его мать. Но если он так поступит, то мать примет это за обвинение в том, что она его не любит, за что она накажет его, настаивая, что его восприятие ситуации искажено. Препятствуя ребенку говорить о ситуации, мать тем самым запрещает ему использовать метакоммуникативный уровень - уровень, которым мы пользуемся для исправления нашего восприятия коммуникативного поведения. Способность к коммуникации по поводу коммуникации, т.е. способность комментировать осмысленные действия и действия других - весьма важна для успешного общения людей. В любом нормальном взаимоотношении происходит постоянный обмен метакоммуникативными сообщениями вроде следующих: "Что вы имеете в виду?", "Почему вы это сделали?", "Вы что, смеетесь надо мной?" и т.д. Чтобы правильно различать, что люди в действительности выражают, мы должны быть в состоянии прямо или косвенно комментировать их выражения. По-видимому, шизофреник не может успешно использовать этот коммуникативный уровень12 . Указанные свойства матери позволяют понять, почему так происходит. Если она отрицает порядок сообщения, то любое утверждение об ее утверждениях ставит ее под угрозу, и она должна его запретить. Поэтому ребенок растет, не развивая своей способности к коммуникации о коммуникациях и, в результате, оказывается не способным различать, что люди в действительности имеют в виду, - что очень важно для нормальных отношений.
Резюмируем сказанное: мы полагаем, что семейная ситуация шизофреника, имеющая характер двойной связки, ставит ребенка в положение, в котором его попытки реагировать на симулируемую матерью любовь, вызывает у нее беспокойство и она его наказывает (или, с целью самозащиты, настаивает, что его попытки являются симуляцией, приводя его тем самым в замешательство по поводу характера его собственных сообщений). Таким образом, блокируются интимные и прочные связи ребенка с его матерью. Если же он не делает попыток сближения с нею, то, как она ощущает, это значит, что она - не любящая мать, что вызывает у нее беспокойство. Поэтому она либо накажет его за отстранение, либо будет делать попытки сблизиться с ребенком, настаивая, чтобы он продемонстрировал любовь к ней. Если он реагирует на это, показывая любовь к ней, она не только опять ощущает опасность, но может при этом досадовать на то, что ей пришлось навязать ему эту реакцию. В любом случае в этом взаимоотношении, самом важном в его жизни и служащим моделью для всех будущих отношений, он наказывается, если проявляет любовь и привязанность, и точно так же наказывается, если их не проявляет: пути спасения от ситуации, например, получение помощи от других людей, для него отрезаны. Такова основная природа отношения двойной связки между матерью и ребенком. Разумеется, это описание отражает более сложного и запутанного гештальт,13 который представляет собой "семья", где "мать" играет важнейшую роль14.
__________________________________________________________________
10 J. R. Hilgard, "Anniversary Reactions in Parents Precipitated by Children," Psychiatry, 1953, 16: 73-80.
11 Образ действий (лат.) - Примеч. перев.
12 G. Bateson, "A Theory of Play and Fantasy," op. cit.
13 Образ предмета или явления, рассматриваемого в целом, обычно интуитивно возникающий у наблюдателя в результате прямого восприятия или предварительного анализа - Примеч. перев.
14 D. D. Jackson, "The Question of Family Homeostasis," доклад на собрании Американской психиатрической ассоциации, Сент-Луис, / мая 1954г.; а также Jackson, "Some Factors Influencing the Oedipus Complex," Psychoanalytic Quarterly, 1954, 23: 566-81.

Иллюстрации из клинического материала

Анализ инцидента, происшедшего между пациентом-шизофреником и его матерью, иллюстрирует ситуацию двойной связки. Молодого человека, вполне оправившегося от острого приступа шизофрении, навещает в больнице его мать. Он рад видеть ее и импульсивно обнимает рукой ее плечи, что вызывает у нее оцепенение. Он отстраняет свою руку, и она спрашивает: "Разве ты меня больше не любишь?" Тогда он краснеет, и она говорит: "Мой милый, ты не должен так легко смущаться и пугаться своего чувства". Пациент смог находиться в ее обществе всего лишь несколько минут, и сразу же после ее ухода он напал на служителя и был связан.
Очевидно, этого результата можно избежать, если бы молодой человек был способен сказать: "Мама, ведь ясно было, что тебе стало неудобно, когда я обнял тебя, и что тебе трудно принять от меня жест привязанности". Но у больного шизофренией нет такой возможности. Его жесткая зависимость от полученной им тренировки не позволяет ему комментировать коммуникативное поведение матери, вынуждая его принять такую сложную последовательность и иметь дело с нею. Для пациента здесь возникает, в частности, следующие сложности:

(1) Реакция матери, не принявшей любовного жеста сына, мастерски прикрывается тем, что она осуждает его за его отстранение, а пациент отказывается от своего восприятия ситуации, приняв ее осуждение.

(2) Высказывание "Разве ты меня больше не любишь?" в этом контексте по-видимому, означает следующее:
(а) "Я заслуживаю любви".
(б) "Ты должен любить меня, а если ты меня не любишь, то ты плохой или ты заблуждаешься".
(в) "Раньше ты любил меня, но теперь ты меня больше не любишь", чем внимание смещается с его выражения любви на его неспособность испытывать любовь. Поскольку пациент также ненавидел ее, у нее были достаточные основания так сказать, и он соответственно этому ответил выражением чувства вины, чем она затем воспользовалась для нападения.
(г) "То, что ты только что изобразил, не было любовью", и чтобы принять это утверждение, пациент должен отрицать то, каким образом она и культура, в которой он был воспитан, научили его выражать любовь. Он должен также поставить под сомнение все случаи, когда он считал, что испытывает любовь к ней и к другим людям, и когда они, по-видимому, рассматривали такую ситуацию таким образом, как если бы это соответствовало действительности. Здесь он переживает потерю опоры на прошлые события и ставит под сомнение надежность своего прошлого опыта.

(3) Высказывание : "Ты не должен так легко смущаться и пугаться своих чувств" должно, по-видимому, означать:
(а) "Ты не похож на меня и отличаешься от других приятных и нормальных людей, потому что мы выражаем свои чувства".
(б) "Чувства, которые ты выражаешь, правильны, но беда в том, что они неприемлемы для тебя". Но если ее оцепенение означало "Это неприемлемые чувства", то юноше тем самым говорится, что он не должен смущаться неприемлемых чувств. А так как он получил длительную тренировку в том, что приемлемо и что неприемлемо для нее и для общества, то у него снова возникает конфликт с его прошлым. Если он не боится собственных чувств (что, как вытекает из слов матери, хорошо), то он не должен пугаться своей любви, и тогда она заметит, что это она испугалась; но он не должен этого замечать, потому что весь ее способ поведения имеет целью скрыть страх перед проявлением собственных чувств у нее самой.

Таким образом, возникает неразрешимая дилемма: "Если я хочу сохранить мою связь с матерью, я не должен показывать ей, что люблю ее, но если я не буду показывать ей, что люблю ее, то я потеряю ее".
Важность для матери ее специального метода управления поразительным образом иллюстрируется семейной ситуацией молодой женщины, больной шизофренией, которая приветствовала терапевта при первой встрече с ним заявлением: "Мама должна была выйти замуж, и вот я здесь". Для терапевта это высказывание имело следующий смысл:

(1) Пациентка была плодом незаконной беременности.
(2) Этот факт был связан (по ее мнению) с ее нынешним положением.
(3) "Здесь" относилось и к кабинету психиатра, и ко всему земному существованию пациентки, за которое она должна была быть вечно благодарной своей матери, особенно потому, что ее мать согрешила и пострадала, чтобы произвести ее на свет.
(4) "Должна была выйти замуж" относится к поспешному способу замужества ее матери и к тому, что мать должна была реагировать на давление, вынуждавшее ее выйти замуж; и что она, соответственно воспринимала с досадой насильственных характер этой ситуации, попрекая в этом пациентку.

И в самом деле, все эти предположения впоследствии вместе оказались правильными и были подтверждены матерью во время зачаточной попытки психотерапии. Существенное содержание коммуникации, переданное пациентке ее матерью заключалось, по-видимому, в следующем: "Я достойна любви, способна любить и довольна собой. Ты же достойна любви, когда ты похожа на меня, и когда ты делаешь, что я тебе говорю". И в то же время мать указывала дочери своими словами и поведением: "Ты физически слабая, неумная и не такая, как я (нормальная). Из-за этих недостатков ты нуждаешься во мне, и только во мне, а я позабочусь о тебе и буду любить тебя". Таким образом, жизнь пациентки представляла собой ряд начинаний, попыток приобрести опыт, которые приводили к неудачам и к возвращению домой, в материнские объятия - вследствие столкновения между нею и ее матерью.
В терапии сотрудничества было замечено, что некоторые вещи, важные для самоуважения матери, создавали особенно конфликтные ситуации для пациентки. Например, матери нужна была фикция, что она была сильно привязана к своей родительской семье, и что между нею и ее матерью была глубокая любовь. По аналогии, отношение к бабушке служило прототипом ее отношения к собственной дочери. Однажды, когда дочери было семь лет, бабушка в ярости швырнула нож, едва не попавший в девочку. Мать ничего не сказала бабушке, а выгнала девочку из комнаты со словами: "Бабушка на самом деле тебя любит". Примечательно, что позиция бабушки по отношению к пациентке заключалась в том, что за нею недостаточно присматривают, и она обычно упрекала дочь в чрезмерной снисходительности к ребенку. Бабушка жила у них в доме во время одного из психотических приступов пациентки, и девочка с большим удовольствием швыряла различные предметы в свою мать и бабушку, которые весьма этого страшились.
Когда мать была девушкой, она считала себя весьма привлекательной, и она чувствовала, что дочь на нее похожа, хотя из ее неискренних похвал было ясно, что она определенно ставила дочь на второе место. Во время психотического периода одно из первых действий дочери было объявление матери, что она отрежет у нее все волосы. Затем она принялась это делать, в то время как мать упрашивала ее остановиться. Впоследствии мать показывала свою собственную детскую фотографию и говорила людям, как выглядела бы пациентка, если бы у нее были такие же прекрасные волосы.
Мать, по-видимому, не отдавая себе отчета в смысле того, что она делала, истолковывала болезнь дочери, говоря, что она не особенно умна и страдает каким-то расстройством мозга. Она все время сопоставляла это с тем, как умна она сама, предъявляя ее собственные школьные успехи. С дочерью она общалась крайне снисходительным и угодливым образом, но неискренне. Например, в присутствии психиатра она обещала дочери, что не позволит дальше применять к ней шоковую терапию, но как только девочка вышла из комнаты, она спросила врача, не считает ли он, что ее надо госпитализировать и лечить ее электрошоком. Одно из объяснений такого обмана выяснилось, когда терапии была подвергнута сама мать. Хотя перед этим дочь была трижды госпитализирована, мать никогда не говорила врачам, что у нее самой был психотический приступ, когда она обнаружила, что беременна. Семья упрятала ее в небольшой санаторий в соседнем городе, где она, по ее собственному утверждению, была привязана к постели в течение шести недель. Все это время родные не навещали ее, и об ее госпитализации не знал никто кроме родителей и сестры.
В ходе терапии мать дважды проявила сильные эмоции. Один раз это относилось к ее собственному психотическому переживанию; второй раз это было по случаю ее последнего визита к терапевту, когда она обвинила в том, что он хочет ее свести с ума, заставляя ее сделать выбор между дочерью и мужем. И вопреки рекомендации врачей она не позволила дочери продолжать терапию.
Отец был столь же сильно, как мать, вовлечен в гомеостатический аспект15 семейной ситуации. Например, он говорил, что ему придется бросить важную юридическую должность, чтобы переехать с дочерью в такое место, где она сможет получить компетентную психиатрическую помощь. Впоследствии, используя полученные от пациентки данные (например, она часто ссылалась на личность по имени "нервный Нед", терапевт смог добиться от него признания, что он ненавидел свою работу и годами пытался "от всего этого уйти"). И все же, отец вынужден был думать, что это предпринимается для дочери.
На основе нашего исследования клинических данных, мы сделали ряд впечатляющих выводов, в том числе:

(1). Мы наблюдали беспомощность, страх, отчаяние и ярость, вызванные у пациентки двойной связкой, которые мать могла невозмутимо и безотчетно оставлять без внимания. У отца мы наблюдали реакции, создававшие ситуации двойной связки, или расширявшие и усиливавшие ситуации, созданные матерью, и в то же время мы видели его пассивным и раздраженным, но беспомощным, поскольку он был подобным образом связан с пациенткой.

(2) По-видимому, психоз отчасти представляет собой путь обращения с ситуациями двойной связки, для преодоления их угнетающего и контролирующего действия. Психотический пациент может делать проницательные, точные, часто метафорические замечания, замечания, свидетельствующие о постижении связывающих его сил. С другой стороны, он может и сам стать весьма искусным в наложении двойных связок.

(3) Согласно нашей теории, описанная ситуация коммуникации важна для безопасности матери, а следовательно и для семейного гомеостаза. Поскольку это так, когда психотерапия пациента помогает ему стать менее уязвимым для попыток контроля со стороны матери, это вызывает беспокойство у матери. Подобным же образом, если терапевт объясняет матери динамику ситуации, это вызывает у нее реакцию беспокойства. По нашему впечатлению, когда есть постоянный контакт между пациентом и семьей (особенно когда во время психотерапии пациент живет дома), это приводит к расстройству у матери (нередко сильному), а иногда у матери, отца и других детей16.
__________________________________________________________________
15 Соображения, связанные с равновесием - Примеч. перев.
16 D. D. Jackson, "An Episode of Sleepwalking," Journal of the American Psychoanalytic Association, 1954, 2: 503-508; а также Jackson, "Some Factors Influencing the Oedipus Complex," Psychoanalytic Quarterly, 1954, 23: 566-81.

Текущее положение и перспективы будущего

Многие авторы говорили о шизофрении в терминах, самым резким образом контрастирующих со всеми другими формами человеческого мышления и поведения. Хотя это явление поддается изоляции, чрезмерное подчеркивание его отличия от нормальности - пожалуй, напоминающее ужасную физическую сегрегацию психотиков - не способствует пониманию проблемы. В нашем подходе предполагается, что шизофрения связана с общими принципами, важными для любой коммуникации, а потому из "нормальных" ситуаций можно извлечь много полезных параллелей.
Мы особенно интересовались различными видами коммуникаций, включающими, наряду с эмоциональной значительностью, необходимость различения логических уровней сообщения. К таким ситуациям принадлежат игра, юмор, ритуал, поэзия и художественная литература. Мы изучили довольно подробно игры, особенно у животных.17 Это ситуация, поразительным образом иллюстрирующая присутствие метасообщений, правильное различение которых имеет жизненно важное значение для сотрудничества участвующих в ней животных; например, ошибочное различение легко может привести к борьбе. Юмор, постоянный предмет нашего исследования, тесно связан с игрой. Он включает в себя внезапные сдвиги логических типов, а также различение этих типов. Ритуал - это область деятельности, в которой реальное или буквальное истолкование логических типов делается и защищается столь же упорно, как шизофреник защищает "реальность" своих иллюзий. Поэзия демонстрирует коммуникативную силу метафор - даже весьма необычных метафор - хотя и отмеченных как таковые различными знаками, в отличие от темноты неотмеченных шизофренических метафор. Вся область литературной коммуникации, по определению представляющих собой рассказ или изображение ряда событий, более или менее отмеченных как подлинные, наиболее важна для исследования шизофрении. Мы не столь заинтересованы в содержательной интерпретации литературы - хотя анализ устных и описательных мотивов поучителен для исследователя шизофрении - как в формальных проблемах, связанных с одновременным существованием различных логических уровней сообщения при литературном описании "действительности". В этом отношении особенно интересна драма, где исполнители и зрители равным образом реагируют на сообщения об истинной и театральной действительности.
Мы уделяем большое внимание гипнозу. Широкий диапазон явлений, происходящих как симптомы шизофрении, - галлюцинации, иллюзии, изменения личности, амнезии и так далее - могут быть временно вызваны у нормальных субъектов с помощью гипноза. Эти явления должны быть наведены в специфической форме, а могут быть "спонтанным" результатом выстроенной коммуникационной последовательности. Например, Эриксон18 может вызвать галлюцинацию, наведя сначала каталепсию руки пациента, а затем сказав: "Ваша рука не может двигаться ни в каком мыслимом направлении, но когда я дам сигнал, она должна двинуться". Иначе говоря, он говорит пациенту, что рука останется неподвижной, но двинется, чего пациент никак не может сознательно понять. Когда Эриксон подает сигнал, пациент галлюцинирует движение своей руки, или галлюцинирует самого себя в другом месте, так что его рука двинется. Использование галлюцинации для решения проблемы, созданной противоречивыми командами и не подлежащей обсуждению, как нам кажется, иллюстрирует решение ситуации двойной связки посредством сдвига логических типов. Гипнотические реакции на прямые внушения или высказывания также обычно заключают в себе сдвиги типов, как, например, принятие в качестве внешней или внутренней реальности слов "Вот стакан воды", или "Вы чувствуете усталость", или буквальные реакции на метафорические высказывания, очень похожие на реакции шизофреников. Мы надеемся, что дальнейшее изучение гипнотически наведенных явлений и сознательной воли в этой контролируемой ситуации позволит уточнить наше понимание главных коммуникационных последовательностей, вызывающих явления, характерные для шизофрении.
Другой эксперимент Эриксона, по-видимому, изолирует коммуникационную последовательность двойной связки без специфического применения гипноза. Эриксон устроил семинар таким образом, чтобы рядом с ним сидел заядлый курильщик, и чтобы у него не было сигарет; другие участники получили указания, как себя вести. Дело повели так, что Эриксон снова и снова поворачивался к молодому человеку, предлагая ему сигарету, но каждый раз кто-нибудь обращался к нему с вопросом, и он отворачивался, "нечаянно" помещая сигарету вне досягаемости молодого человека. Потом другой участник семинара спросил этого молодого человека, брал ли он сигарету у доктора Эриксона. Тот ответил: "Какую сигарету"?, отчетливо свидетельствуя этим, что он забыл всю последовательность, и даже отказался от сигареты, предложенной другим участником, сказав, что он слишком заинтересован в обсуждаемом предмете, чтобы курить. Как мы полагаем, этот молодой человек находился в ситуации, параллельной двойной связке с матерью важное отношение, противоречивые сообщения (в этом случае - когда нечто дают и отнимают), и блокированные комментарии, поскольку был работающий семинар, и во всяком случае все было "нечаянно". Заметьте при этом сходный результат: амнезия последовательности двойной связки и обращение высказывания - от "Он не дает" к "Я не хочу".
Хотя мы зашли в эти побочные области, нашим главным полем наблюдения была сама шизофрения. Все мы непосредственно работали с шизофреническими пациентами, и много материала было записано на пленку для подробного изучения. Кроме того, мы записываем интервью с пациентами вместе с их семьями и снимаем на звуковые фильмы матерей и дефективных, предположительно предшизофренических детей. Мы надеемся, что эти меры доставят нам очевидные свидетельства о непрерывных, повторяющихся двойных связках, переходящих, согласно нашим гипотезам, от детских зачатков до шизофренических индивидов в их семейных ситуациях. Эта основная семейная ситуация и откровенно коммуникационный характер шизофрении были центральным предметом этой статьи. Но, как мы надеемся, наши концепции и некоторые из этих данных будут полезны и в будущей работе над другими проблемами шизофрении, касающимися, например, разнообразия других симптомов, характера "приспособленного состояния" перед явным началом шизофрении, а также характера и обстоятельств шизофренического срыва.
__________________________________________________________________
17 Bateson, "A Theory of Play. . ." op. cit.
18 M. H. Erickson, Личное сообщение, 1955.

Терапевтические следствия этой гипотезы

Психотерапия сама по себе есть контекст многоуровневых коммуникаций, с исследованием двусмысленных границ между действительностью и фантазией, между буквальным и метафорическим; в самом деле, в терапии широко использовались различные формы игры, драмы и гипноза. Мы были заинтересованы в терапии и, вдобавок к нашим собственным данным, мы собирали и изучали звукозаписи, буквальные отчеты и личные рассказы других терапевтов. При этом мы предпочитали точные записи, поскольку, как мы полагаем, то, как говорит шизофреник, в значительной мере зависит, хотя и тонким образом, от того, как с ним говорит другой человек; очень трудно оценить, что в самом деле произошло в терапевтическом интервью, если у нас есть только его описание, особенно в теоретических терминах.
Мы еще не готовы обсуждать отношение двойной связки к психотерапии, если не считать нескольких общих замечаний и некоторых рассуждений. Пока мы можем отметить лишь следующее:

(1) Ситуации двойной связки создаются и протекают в психотерапевтической обстановке и в больничной среде. С точки зрения этой гипотезы мы сомневаемся, каково действие на пациента-шизофреника медицинской "благожелательности". Поскольку больницы существуют столько же - или больше - для блага персонала, чем для блага пациента, время от времени встречаются последовательности с противоречиями, где действия, "благожелательные" для пациента, в действительности предназначены для большего удобства сотрудников больницы. Можно предположить, что если система организована для целей больницы, а пациенту говорят, что меры принимаются для его блага, то шизогенная ситуация увековечивается. Обман этого рода провоцирует пациента реагировать на него, как на ситуацию двойной связки, и его реакция будет "шизофренической" в том смысле, что она будет косвенной, и что пациент будет неспособен комментировать тот факт, что его обманывают. Такую реакцию иллюстрирует один эпизод, к счастью, невинный. В отделении, возглавляемом преданным и "благожелательным" врачом, над дверью его комнаты была надпись: "Кабинет врача. Просьба стучать". Доктор впал в расстройство и в конце концов капитулировал, когда послушный пациент неизменно стучал каждый раз, проходя мимо этой двери.

(2) Понимание двойной связки и ее коммуникативных аспектов может привести к новшествам в терапевтической технике. Трудно в точности сказать, в чем могут состоять эти новшества, но на основании наших исследований мы предполагаем, что ситуации двойной связки систематически возникают в психотерапии. Иногда они нечаянны, в то смысле, что терапевт налагает ситуацию двойной связки, подобную ситуации в истории пациента, или пациент налагает ситуацию двойной связки на терапевта. В других случаях терапевт, по-видимому, налагает двойную связку - намеренно или интуитивно - заставляющую пациента реагировать иначе, чем он это делал прежде.

Вот инцидент из опыта одаренного психотерапевта, иллюстрирующий интуитивное понимание коммуникационной последовательности двойной связки. Д-р Фрида Фромм-Рейхман19 лечила молодую женщину, построившую с семи лет весьма сложную собственную религию, наполненную могущественными богами. Она была в очень шизофреническом состоянии и упорно уклонялась от терапевтической ситуации. В начале лечения она сказала: "Бог Р сказал, чтобы я не говорила с вами". Д-р Фромм-Рейхман ответила: "Вот что, давайте запишем кое-что в протокол. Для меня Бог Р не существует, и весь этот ваш мир не существует. Для вас он существует, и я вовсе не думаю, что могу его у вас отнять, я не имею понятия, что все это значит. Так вот, я готова говорить с вами на языке этого мира, но чтобы вы при этом знали, что он для меня не существует. Теперь обратитесь к Богу Р и скажите ему, что нам надо поговорить, и что вы просите его разрешения. Скажите ему также, что я врач, и что вы жили с ним в его царстве с семи лет до шестнадцати - то есть девять лет - и он вам не помог. И пусть он позволит мне попытаться, чтобы посмотреть, не сможем ли мы с вами вместе это сделать. Скажите ему, что я врач, и что я хочу попытаться."
Терапевт поместил пациентку в "терапевтическую двойную связку". Если она усомнилась бы в своем боге, то она согласилась бы с д-ром Фромм-Рейхман и признала ее терапию. Если же она настаивала бы на реальности своего Бога Р, то она должна была бы сказать ему, что д-р Фромм-Рейхман "сильнее" его - опять-таки признав свою связь с терапевтом.
Различие между терапевтической двойной связкой и первоначальной ситуацией двойной связки отчасти состоит в том факте, что сам терапевт не тянут в борьбу на жизнь и на смерть. Поэтому он может налагать относительно благожелательные двойные связки и постепенно помочь пациенту в освобождении от них. Многие единственно правильные терапевтические комбинации, придуманные терапевтами, были, по-видимому, интуитивны. Мы разделяем цель большинства психотерапевтов, стремящихся приблизить время, когда такие проблески гениальности будут достаточно понятны, чтобы стать систематической и обычной практикой.
__________________________________________________________________
19 F. Fromm-Reichmann. Личное сообщение, 1956.

Дополнительная литература

    J. Haley, "Paradoxes in Play, Fantasy, and Psychotherapy", Psychiatric Research Reports, 1955, 2: 52-8.
    J. Ruesch and G. Bateson, Communication: The Social Matrix of Psychiatry, New York, Norton, 1951.

Шизофреник: его коммуникация.

Избежание контроля в отношениях.

Человеку трудно избежать вырабатывания определенного типа отношений с другим человеком. Однако существует один способ, как человек может избежать указания на то, что будет происходить в отношениях, и, следовательно, избежать определения отношений. Он может сводить на нет все, что он говорит. Хотя в его коммуникации будет содержаться определение отношений, он может сделать это определение несостоятельным с помощью квалификации, отрицающей его коммуникацию.
Тот факт, что человеческая коммуникация происходит, по крайней мере, на двух уровнях, дает возможность указать на один тип отношений, и одновременно отрицать это сообщение. Например, человек может сказать: "Я думаю, что вам стоит делать это, но это не мое дело вам указывать". Таким образом, он определяет эти отношения как такие, в которых он указывает другому человеку, что ему делать, но одновременно он отрицает такое определение отношений. Именно это иногда имеют в виду, когда говорят, что человек не настаивает на своем. Один человек на просьбу жены может сказать: "Нет, я не буду," - и продолжать сидеть с газетой. Он настоял на своем в том смысле, что он определил отношения с женой, как такие отношения, в которых ему не будут указывать, что ему делать. Другой человек может отреагировать на подобную просьбу словами: "Я бы хотел, но я не могу. У меня голова болит". Он тоже отказывается выполнять просьбу, но квалифицирует свое сообщение неконгруэнтно, он указывает, что это не он не определяет отношения своим отказом. И вообще, он не виноват, это головная боль помешала ему выполнить просьбу. Точно также, если муж бьет жену только в пьяном виде, его удары квалифицируются указанием, что он за это не отвечает, это все влияние алкоголя. Квалифицируя свое сообщение с помощью указания, что он не отвечает за свое поведение, человек может избежать определения отношений с другим человеком. Эти неконгруэнтные квалифицирующие сообщения могут быть словесными, например: "Я не специально," - или они могут быть переданы с помощью слабого голоса или движения тела, выдающего нерешительность. Даже контекст может свести на нет маневр по определению отношений, например, когда один мальчик предлагает другому подраться в церкви, где драка невозможна.
Чтобы прояснить способы, с помощью которых человек может избежать определения отношений с другим человеком, предположим, что какой-то гипотетический человек решил полностью избежать определения отношений. Поскольку все, что он сказал или не сказал, было бы определением отношений, ему нужно будет квалифицировать с помощью отрицания или свести на нет все, что он сказал или не сказал. Чтобы показать те способы, с помощью которых он мог бы отрицать сообщения, можно разбить формальные характеристики любого сообщения от одного человека к другому на следующие четыре элемента:
  1. я
  2. говорю что-то
  3. тебе
  4. в этой ситуации.
Человек может избежать определения отношений, отрицая все эти элементы или один из них. Он может
  1. отрицать, что он сообщает что-то,
  2. отрицать, что какое-то сообщение передается,
  3. отрицать, что оно обращено к другому человеку,
  4. отрицать контекст, в котором оно передается.
Широкое разнообразие способов, с помощью которых человек может избежать определения отношений, можно свести к нескольким основным моментам:

а) Чтобы отрицать тот факт, что он передает сообщение, человек может назвать себя по-другому. Например, он может назвать не настоящее имя, а псевдоним. Или он может указать, что он говорит не от своего имени, а от имени какого-то вышестоящего лица, например, то, что он говорит обозначается, как исходящее от начальника или профессора. Он может указать, что он является только инструментом для передачи сообщения, что ему приказали сказать то, что он сказал или через него говорит Бог, и поэтому это не он определяет отношения.
Человек может также отрицать, что это он передает сообщение, указывая на то, что его слова сказаны под влиянием какой-то посторонней силы. Он может указать, что это не он на самом деле говорит, потому что он расстроен или не в себе, так как находится под влиянием алкоголя, психического заболевания, наркотиков.
Он также может обозначить это сообщение как результат "непроизвольного" внутреннего процесса, так что не он на самом деле передает сообщение. Он может сказать: "Это не ты меня расстроил, это я просто съел что-то не то," - и таким образом отрицать, что больной вид является его сообщением по поводу отношений. У него даже может быть рвота или мочеиспускание, и он может указать, что причины этого физиологические, это не сообщения от него, они не должны восприниматься как комментарии по поводу отношений.

б) Самый простой способ, как человек может отрицать то, что он сказал что-то - это амнезия. Когда он говорит: "Я этого не помню," - он квалифицирует свое действие, с помощью утверждения, отрицающего его. Он может также настаивать, что его неправильно поняли, и поэтому интерпретация другого человека не совпадает с тем, что он на самом деле сказал.
Другой способ отрицать то, что было сказано, это сразу квалифицировать свое высказывание с помощью другого высказывания, противоречащего первому. Таким образом, все, что было сказано сводится на нет как бессмысленная чепуха, а следовательно, это не комментарий по поводу отношений. Или человек может придумать язык, общаться на нем и одновременно отрицать общение, поскольку другой человек не может понять этого языка. Другой вариант, это когда человек указывает, что его слова являются не средством коммуникации, а вещами в себе. Он может произносить фразу и рассуждать о правописании слов в этой фразе, таким образом указывая, что он не передает сообщение, а просто перечисляет буквы в словах.

в) Чтобы отрицать тот факт, что его слова являются обращением к другому человеку, человек может просто показать, что он говорит сам с собой. Он также может назвать человека другим именем. Например, он может избежать прямого обращения к человеку, апеллируя к его статусу, а не к нему лично. Человек может проявлять сарказм, разговаривая с продавцом, но не определять отношения с этим конкретным человеком, если его комментарии относятся к продавцам вообще.
Или, если человек хочет дойти до крайности, он может сказать, что друг, с которым он разговаривает, это на самом деле не друг, а секретный агент полиции. Таким образом, все, что он говорит обозначается как обращение к полицейскому и, следовательно, не может определять его отношения с другом.

г) Чтобы отрицать тот факт, что он говорит в этой ситуации, человек может обозначить свои высказывания как относящиеся к другому времени или месту. Он может сказать: "Со мной плохо обращались и в будущем со мной, наверное, тоже будут плохо обращаться,"- эта временная квалификация отрицает указание на то, что с ним плохо обращаются в настоящий момент. Точно также, он может сказать: "Человек, которого я знал, сделал то-то и то-то,"- и поскольку это относится к прошлым отношениям, он отрицает, что это высказывание является комментарием к отношениям в настоящем.
Чтобы отрицать ситуационное высказывание по поводу отношений наиболее эффективно, он может квалифицировать его высказыванием, указывающим на то, что данное место - это на самом деле какое-то другое место. Он может назвать кабинет психиатра тюрьмой и тем самым отрицать то, что его высказывания относятся к его взаимоотношениям с психиатром.
Таким образом, способы, с помощью которых можно избежать определения отношений можно кратко описать следующим образом. Когда все, что один человек говорит другому человеку определяет его отношения с этим человеком, он может избежать указания на то, в отношениях какого типа он находится, только отрицая, что это он говорит; отрицая, что нечто было сказано; отрицая, что сказанное относилось к другому человеку или отрицая, что это взаимодействие происходит здесь и сейчас.

Межличностные отношения с шизофрениками.

Кажется очевидным, что список способов того, как избегать определения отношений является списком шизофренических симптомов. Психиатр ставит диагноз шизофрении, когда он наблюдает наиболее очевидные проявления шизофрении: несоответствия между коммуникацией пациента и сообщением, квалифицирующим эту коммуникацию. Его жесты отрицают или сводят на нет то, что он говорит, и его слова отрицают или сводят на нет контекст, в котором он говорит. Несоответствие может быть грубым и очевидным, вроде замечания: "Мою голову разбили вчера вечером,"- сделанного пациентом, хотя на самом деле голова у него цела; или оно может быть тонким, например, в виде легкой улыбки или странного тона голоса. Если пациент отрицает то, что это он говорит, говоря о себе в третьем лице или называя себя другим именем, психиатр замечает, что пациент страдает утратой идентичности. Если пациент указывает на то, что "голоса" говорят ему определенные вещи, то у него диагностируют галлюцинации. Если пациент отрицает то, что его сообщение - это сообщение, например, он навязчиво произносит слова по буквам, психиатр считает это бредом или может быть "конкретным мышлением". Если пациент отрицает то, что он находится в больнице, утверждая, что он во дворце или в тюрьме, психиатр замечает, что пациент бредит или не в контакте с реальностью. Когда пациент говорит неконгруэнтным тоном голоса, он проявляет эмоциональные отклонения. Если он реагирует на поведение психиатра сообщением, которое квалифицирует это поведение неконгруэнтно, то он страдает аутизмом. (Это описание касается поведения шизофреника, а не его субъективных переживаний, которые, разумеется, могут быть ужасающими.)
Классические психиатрические симптомы шизофрении в смысле взаимодействия можно описать как указания на патологию, сконцентрированную вокруг разрыва между сообщениями человека и его квалификацией этих сообщений. Когда в поведении человека появляется этот разрыв, так что он систематически сводит на нет то, что он говорит, он избегает определения отношений с другими людьми. Разнообразные, странные и по-видимому несвязанные друг с другом симптомы шизофрении можно собрать вокруг одного довольно простого ядра. Если человек решительно настроен избегать определения отношений или избегать указания на то, какого типа поведение будет иметь место в отношениях, он может это сделать только если поведет себя так, как описано выше, т.е. проявит симптомы шизофрении.
Нешизофреники тоже иногда могут избегать определения отношений с другими людьми. Человек может отрицать то, что он совершает какое-то действие, квалифицируя свое поведение высказыванием, указывающим на то, что это делается по физиологическом причинам или под влиянием какого-либо вещества. Это признаки других типов психопатологии и способы частично избежать определения конкретных отношений в конкретный момент. В лучшем случае эти явления временные, поскольку головная боль проходит, а влияние алкоголя исчезает. Если человек более решительно настроен избегать определения отношений с любым человеком и в любое время, и если все, что он говорит или делает определяет отношения, значит он обязан вести себя как шизофреник и полностью и абсолютно отрицать то, что он говорит или делает во взаимодействии с другими людьми. Разные типы шизофрении можно классифицировать в смысле разных закономерностей, и некоторые из этих закономерностей можно наблюдать у нормальных людей. Шизофреник отличается от нормального субъекта постоянством своего поведения и теми крайними его проявлениями, до которых он доходит. Он не только будет отрицать, что он говорит что-то, но он также будет отрицать таким образом, чтобы отрицать свое отрицание. Он не просто назовется другим именем, он использует то имя, которое очевидно не имеет к нему отношения, например, Сталин, или каким-то другим способом будет отрицать свое отрицание. В то время как нормальные люди будут конгруэнтно отрицать то, что они говорят, шизофреник проявит неконгруэнтность даже на этом уровне.
Чтобы проиллюстрировать шизофреническое поведение, я приведу в пример обычное явление. Когда нормальный человек вынимает сигарету и у него нет спичек, он обычно обращается к другому человеку: "Не найдется ли огонька?" Когда он это делает, он квалифицирует сообщение, касающееся его незажженной сигареты, конгруэнтным сообщением о том, что ему нужны спички, и он определяет свои отношения с другим человеком, обратившись к нему за спичками. Тем самым он указывает: "Это такие отношения, в которых я могу о чем-нибудь попросить". При тех же обстоятельствах, шизофреник может вынуть сигарету, поискать спички в карманах, а затем держать сигарету и сидеть молча уставившись на нее. Человек, находящийся рядом с шизофреником, сталкивается с довольно странной последовательностью в коммуникации. К нему обращаются за спичками и в то же время не обращаются. Но просто уставившись на сигарету, шизофреник квалифицирует свое сообщение о незажженной сигарете с помощью неконгруэнтного сообщения. Он указывает, что сигарета - это нечто такое, на что пристально смотрят, а не то, что зажигают. Если бы он держал сигарету "как будто" ее следует зажечь, он бы неявно обращался за спичками и тем самым определял бы отношения с другим человеком. Он может избегать указания на то, какой тип поведения будет иметь место, и, следовательно, в каких он отношениях с человеком, только глядя на сигарету отстраненно. Более очевидным примером является поведение шизофреника в комнате с незнакомым человеком. Он может не говорить с незнакомцем, но поскольку таким образом он будет указывать тип отношений, шизофреник вероятно будет делать вид, что его чрезвычайно занимает нечто в этой комнате или он занят собственными мыслями. Таким образом, с помощью подобной квалификации своего поведения он отрицает то, что он определяет отношения с другим человеком.
Квалифицируя свои сообщения к другим людям неконгруэнтно, шизофреник избегает указания на то, какое поведение будет иметь место в отношениях, и тем самым избегает определения отношений. В современных направлениях психотерапии шизофреников учитывается такое межличностное поведение. Опытный терапевт склонен воспринимать высказывания шизофреника как высказывания по поводу отношений и игнорировать его отрицания. Если пациент начинает говорить на странном языке, такой терапевт вряд ли будет интерпретировать символическое содержание этого языка, он более вероятно скажет нечто вроде: "Я не понимаю, почему Вы меня пытаетесь запутать," - или "Почему Вы говорите так со мной?"

Анализ шизофренического разговора.

Чтобы проиллюстрировать приведенное выше описание межличностных отношений шизофреников, мы приводим здесь запись и последующий анализ разговора двух молодых людей. Цифры в скобках будут использоваться в последующим анализе разговора, чтобы точно указать анализируемую фразу. Этот разговор между двумя госпитализированными шизофрениками происходил, когда их оставили одних в соседних кабинетах, они могли видеть друг друга через дверь, соединяющую эти два кабинета. Предполагается, что они разговаривают друг с другом в первый раз, хотя они могли видеть друг друга раньше, когда входили в одно и то же здание.

Джонс (1): (Громко смеется, затем делает паузу.) Меня лично зовут Мак Дугал. (На самом деле его зовут по-другому.)
Смит (2): Чем ты зарабатываешь себе на жизнь, малыш? Работаешь на ранчо или еще где?
Джонс (3): Нет я гражданский моряк. Считается, что я большая шишка.
Смит (4): Стучащий магнитофон, а? Я думаю магнитофон иногда стучит. Если он правильно настроен. Ага. Я так думал. Мое полотенце, угу. Хотя мы выйдем в море через - 8 или 9 месяцев. Только наши разбитые части отремонтируют (Пауза).
Джонс (5): У меня любовный пожар, тайная любовь.
Смит (6): Тайная любовь, а? (Смеется)
Джонс: Угу.
Смит (7): У меня нету тайной любви.
Джонс (8): Я влюбился, но я не кормлю роман - который там - выглядит более-менее как я - ходит вон там.
Смит (9): Моя, о моя единственная, моя единственная любовь - акула. Не попадайся ей на пути.
Джонс (10): Разве они не знают, что у меня есть дела. (Длинная пауза).
Смит (11): Ты работаешь на авиабазе, а?
Джонс (12): Ты знаешь, что я думаю о работе, мне будет 33 в июне, ты что, против?
Смит (13): В июне?
Джонс (14): 33 года в июне. Все эти штуки вылетят из окна, когда я проживу, э - я уйду из этой больницы. Так что я бросаю сигареты. Я - космическое состояние, я сам из космоса и никаких гвоздей.
Смит (15): (Смеется) Я настоящий космический корабль от.
Джонс (16): Многие люди говорят, э - так, как сумасшедшие, но Веришь ли ты в Это или Нет в книге рекордов Гиннеса - бери или убирайся - это в "Известиях", это в разделе юмора. Веришь ты в Это или Нет из книги рекордов Гиннеса - Гиннес, Веришь ты в Это или Нет, но мы не обязаны верить ни во что, если я не хочу (Пауза). Каждое маленькое колесико - слишком много одиноко (Пауза).
Смит (17): Ну, может быть …
Джонс: Я гражданский моряк.
Смит (18): Да, может быть (Вздыхает). Я моюсь в океане.
Джонс (19): Мытье воняет. Знаешь почему? Потому что ты не можешь бросить, когда захочешь. Ты на службе.
Смит: Я могу бросить, когда захочу.
Джонс: (Говорит одновременно) Допустим я, я гражданский, я могу бросить.
Смит: Гражданский?
Джонс: Я сам - сам по себе.
Смит (20): Кажется, мы можем, в порту, гражданский. (Длинная пауза).
Джонс (21): Чего они хотят от нас?
Смит: А?
Джонс (22): Чего они хотят от тебя и от меня?
Смит (23): Чего они хотят от тебя и от меня? Откуда я знаю, чего они хотят от тебя? Я знаю, чего они хотят от меня. Я нарушил закон, так что мне придется за это расплатиться.
По мере того, как Смит и Джонс общаются, и тем самым они принуждены определять отношения, они очевидно и постоянно квалифицируют свои высказывания с помощью отрицаний. В записи, из которой взят этот отрывок, квалифицирующие модуляции голоса делают неконгруэнтность еще более очевидной.
В приведенном ниже коротком исследовании словесных аспектов разговора будут показаны способы, с помощью которых каждый шизофреник отрицает, что он определяет отношения: отрицает, что это он общается; отрицает, что некоторое сообщение было передано; отрицает, что его коммуникация обращена к другому человеку или отрицает контекст, в котором передается сообщение.

Джонс (1): Разговор начинается с того, что Джонс начинает необычно громко и резко смеяться, а потом делает паузу. Потом он представляется в довольно дружелюбной манере, но использует псевдоним, он отрицает свое стремление к близости с помощью квалифицирующего высказывания, в котором указывает, что он, Джонс, не проявлял такого стремления.
Смит (2): Смит в ответ дружелюбно расспрашивает собеседника, но называет его малыш, квалифицируя свою попытку завязать дружеские отношения недружелюбным комментарием по поводу роста собеседника. (Джонс действительно низкого роста, и он показывает, что его это не очень-то радует, говоря неестественно низким голосом.) Смит также задает дружелюбный вопрос, по поводу места работы Джонса "на ранчо или еще где", в то время, как для него очевидно, что Джонс пациент психиатрической больницы и не способен зарабатывать себе на жизнь; следовательно, он отрицает, что он отвечает Джонсу, пациенту психиатрической больницы.
Джонс (3): Джонс отрицает, что он пациент, называя себя гражданским моряком, а потом отрицает это высказывание и квалифицирует его утверждением о том, что он считается большой шишкой. Он устраивает такую ситуацию, в которой, что бы он, Джонс, ни говорил, это не может относиться к его отношениям со Смитом, потому что это не он говорит.
Смит (4): Смит упоминает магнитофон (который находится в комнате, но не в поле зрения Джонса) и говорит, что магнитофон может "стучать" или доносить. Это дружелюбное предупреждение определило бы эти отношения как такие отношения, в которых у них есть что-то общее, но оно квалифицировано отрицанием: он рассуждает о магнитофоне как будто он говорит сам с собой, а не с другим человеком. Он также отрицает тот факт, что это предупреждение, квалифицируя свое высказывание довольно непоследовательным упоминанием о полотенце. Затем он говорит фразу, которая могла бы быть высказыванием о взаимоотношениях: "Мы снова выйдем в море", но поскольку они не моряки, это высказывание само себя отрицает.
Джонс (5): После паузы, Джонс говорит, что у него любовный пожар, тайная любовь. Возможно этот комментарий относится к объединяющему их утверждению Смита о том, что они моряки, тем не менее он отрицает или оставляет неясной возможность, что он говорит о Смите.
Смит (6 и 7): Смит судя по всему принимает это как возможное высказывание об их отношениях, поскольку он неловко смеется и говорит, что у него нет тайной любви.
Джонс (8): Джонс затем указывает, что он говорит не о себе или не о Смите, а о ком-то другом, кто похож на него и ходит вон там. Поскольку никто там не ходит, он квалифицирует свое предыдущее высказывание о любви, отрицая, что он говорит о себе или о Смите.
Смит (9): Смит указывает, что его любовь - это акула и лучше не попадаться ей на пути. Он отрицает то, что он определяет отношения с Джонсом, поскольку он говорит о себе и акуле.
Джонс (10): Джонс отступает, говоря о том, что к нему придираются или отвергают, но он отрицает то, что он имеет в виду Смита, с помощью фразы: "Разве они не знают, что у меня есть дела?"
Смит (11): После еще одной паузы, Смит делает дружелюбную попытку к примирению, но отрицает ее как высказывание, относящееся к их взаимоотношениям, проявляя неконгруэнтность по поводу места. Он называет больницу авиабазой.
Джонс (12): Джонс отвечает довольно агрессивно фразой по поводу своего возраста, тем самым он отрицает свой статус пациента, указывая на свой возраст как на причину неработоспособности - он как будто говорит: "Это не я, это мой возраст". Однако он отрицает свое отрицание с помощью противоречащего ему высказывания, когда он сообщает, что ему 33 года. Если бы он сказал: "Мне 86 лет," - то этот возраст был бы конгруэнтной причиной неработоспособности. Следовательно, он отрицает отрицание. Неконгруэнтность третьего уровня в шизофренической коммуникации - это одно из основных различий между нормальным человеком и шизофреником. Почти каждое высказывание в этой записи состоит не только из отрицаний, но и из отрицаний этих отрицаний. Когда Джонс представляется как "Мак Дугал", он делает это таким тоном голоса, который по-видимому указывает на то, что его имя на самом деле не Мак Дугал. Исследование этого третьего уровня, наверное, требует кинесического и лингвистического анализа, а в этой статье о нем просто упоминается.
Смит (13): Смит выбирает из его высказывания наименее значимую часть, то есть тот факт, что в июне ему исполнится 33 года. Как сильно отличается этот ответ от возможного здесь ответа, квалифицирующего фразу Джонса: "Ты что, против?" Вместо того, чтобы признать фразу: "Ты что, против," - как высказывание по поводу того, какое поведение будет иметь место в их отношениях, и может быть извиниться за то, что поднял тему работы, Смит выдает комментарий по поводу июня. Таким образом он отрицает, что фраза Джонса: "Ты что, против?" - является высказыванием, определяющим отношения.
Джонс (14): Джонс говорит конгруэнтную фразу по поводу контекста, указывая, что это больница, но квалифицирует свое высказывание фразой о том, что ему необходимо только бросить курить. Он немедленно отрицает эту фразу, которая подразумевает, что с ним на самом деле все в порядке, говоря, что он космическое состояние из космоса.
Смит (15): Смит со смехом присоединяется к нему и говорит, что он тоже космический корабль. Хотя они оба определяют отношения, они отрицают это определение, заявляя, что они - это не два человека, у которых есть что-то общее, а два существа из космоса. Таким образом утверждение по поводу отношений превращается в утверждение по поводу фиктивных отношений.
Джонс (16): Джонс снова конгруэнтно квалифицирует контекст упоминая людей, которые говорят "как сумасшедшие", но он немедленно квалифицирует эту фразу серией высказываний, неконгруэнтных по отношению к ней и друг к другу, когда он говорит о Гиннесе и о разделе юмора, и заканчивает фразой "слишком много одиноко".
Смит (17 и 18): Смит реагирует на эти высказывания тем, что говорит сам с собой, а не с Джонсом.
Джонс (19): Когда Смит упоминает мытье, Джонс присоединяется к его монологу и снова выдает комментарий, подразумевающий, что у них общая ситуация. Эта фраза отрицается, так как он квалифицирует ее высказыванием о том, что они на службе.
Смит (20): Смит присоединяется к нему и тоже отрицает, что это больница, он называет это место портом.
Джонс (21 и 22): После паузы Джонс выдает прямое конгруэнтное высказывание, определяющее отношения: "Чего они хотят от нас?" - и он даже повторяет его после вопроса Смита. Это высказывание и его квалификация конгруэнтны, в этом смысле это здоровое высказывание. Он ухитряется определить отношения и при этом не отрицать тот факт, что он это делает.
Смит (23): Смит отвергает этот маневр. В начале он говорит: "Откуда я знаю, чего они хотят от тебя? Я знаю, чего они хотят от меня". Это высказывание соответствует тому, что сказал Джонс и определяет его отношения с Джонсом, хотя и отвергает Джонса. В этом смысле это здоровый ответ. Однако затем Смит квалифицирует свое конгруэнтное высказывание с помощью полного его отрицания. Когда он говорит: "Я нарушил закон, и я должен за это расплатиться," - он отрицает, что это больница, отрицает, что он говорит о себе, поскольку он не нарушал закона, и отрицает, что они с Джонсом пациенты, подразумевая, что это тюрьма. С помощью одного сообщения он избегает определения отношений с Джонсом и отвергает предложение Джонса совместно вырабатывать определение отношений. На этом отрицании заканчивается и разговор, и отношения.
Для этого краткого анализа взята только половина взаимодействия между Смитом и Джонсом. Их ответы на высказывания другого человека рассмотрены не полностью. Однако, кажется очевидным, что они квалифицируют высказывания друг друга такими сообщениями, которые отрицают тот факт, что эти высказывания исходят от другого человека, отрицают, что эти высказывания содержат какое-то сообщение, отрицают, что они обращены к собеседнику, и отрицают контекст, в котором все это происходит. Шизофреник не только избегает определения отношений с другим человеком, он также может проявлять действующую на нервы способность не давать другому человеку определять отношения с ним. Именно эти реакции вызывают у человека такое ощущение, что он не может "найти доступа" к шизофренику.
Поведение этих двух людей "очевидно" отличается от поведения других людей из-за крайнего несоответствия между тем, что они говорят и тем, как они квалифицируют свои высказывания. Предполагается, что два нормальных человека, встретившись в первый раз, представятся друг другу и зададут друг другу некоторые вопросы по поводу биографии, чтобы найти какие-то общие интересы. Если ситуация хоть сколько-нибудь позволяет, они начнут вырабатывать более четкое определение взаимоотношений. Стоит одному из них сказать что-то неуместное, другой, вероятно, спросит об этом. Они не только смогут конгруэнтно квалифицировать то, что было сказано, но они смогут говорить о коммуникации, чтобы пояснить отношения. У них будет тенденция преодолевать разногласия. Однако когда один из участников разговора решительно настроен отрицать, что все его слова как-то связаны с отношениями, которые они вырабатывают, тогда в разговоре неизбежно возникнет разъединенность, свойственная шизофренической коммуникации.
Если мы хотели бы приписать какую-нибудь цель или назначение человеческим отношениям, это бы показалось чем-то крайне абстрактным. В намерения жены, которая делает маневры, чтобы заставить мужа выполнить определенные действия, входит не только его согласие на эти действия. Кажется, что ее более обширные цели связаны с попыткой выработать определенный тип взаимоотношений.
В то время как более нормальные люди совместно вырабатывают определение отношений и направляют друг друга к этой цели, кажется, что шизофреник вместо этого отчаянно избегает этой цели и делает все, чтобы избежать любого определения взаимоотношений с другим человеком. Из этого логически следует, что психотерапия с этим человеком должна быть построена таким образом, чтобы шизофреник был обязан признать, что его действия имеют отношения к другому человеку.

Контекст психотерапии.

Хотя шизофреников иногда лечат амбулаторно в частных кабинетах, традиционный контекст лечения - это учреждение, где вся жизнь пациента ограничивается людьми, имеющими власть над ним. Что пациент ест, какую одежду он должен носить, когда и где он должен спать и что он должен делать - все это определяется и контролируется персоналом больницы. В контексте абсолютной власти, терапевт пытается изменить пациента с помощью индивидуальных бесед. Важно подчеркнуть контекст, потому что он задает рамку всему, что два человека говорят друг другу. Совсем другая ситуация у пациента-невротика, так как у терапевта мало контроля над жизнью пациента или его вовсе нет. Конечно, терапевты во многих подобных учреждениях не имеют полной власти из-за требований администрации или конфликтов между персоналом, но с точки зрения пациента, терапевт является частью персонала и поэтому контролирует все, что с ним будут делать. Существует большая разница между мягким обращением терапевта, когда у него есть власть над всей деятельностью пациента, и тем же обращением, когда у него есть только та власть, которую сам пациент готов ему дать. Подобным образом, если терапевт настаивает, чтобы пациент что-то сделал, если он может подкрепить свою просьбу физическим принуждением, это сообщение другого типа, чем если он не может этого сделать, хотя возможно, что принуждение так никогда и не используется.
Кроме авторитарной структуры, терапевт шизофреника работает в контексте, где предполагается, что контроль над пациентом осуществляется для его же блага, потому что он помещен в учреждение для помощи и лечения. Эта рамка доброжелательности влияет на все, что терапевт может сделать в индивидуальной работе с пациентом. Если терапевт жестко обращается с пациентом в рамке доброжелательной помощи, его жестокость отличается от той жестокости, которая имеет место в учреждениях, где предполагается плохое обращение с людьми.
Важной частью контекста также является "недобровольная" природа отношений. Когда пациент добровольно обращается за лечением, как в других формах психотерапии, этим действием он принимает определенный тип отношений. Терапевту шизофреника обычно приходится навязывать себя пациенту и принуждать к отношениям человека, который вовсе не искал его компании.

Источники материалов

  1. "К теории шизофрении" Часть III: Form and pathology in relationship, глава 4 книги Steps to an Ecology of Mind, Gregory Bateson, Ballantine Books, New York, NY, 1972. Перевод А.И. Фета.
  2. "Шизофреник: его коммуникация" материал взят из книг Strategies of Psychotherapy, Jay Haley, Triangle Press, Rockville, Maryland, 1990. Перевод Ю.И. Кузиной.


© Copyright ... All rights reserved.