|
| |
Институт семейной терапии
Ричард Коннер
Несколько Терапевтических Метафор
Содержание:
- Предисловие
- Принц и кудесник
- Медведь
- Корзина
- Леди и инженер
- Красный фломастер
- Волшебные грибы
- Дельфин
- Источники материалов
Сейчас я расскажу одну историю, которой я иногда пользуюсь в качестве иллюстрации: Один человек хотел понять, как действует разум, но не в природе, а в его собственном большом компьютере. Он спросил его: "Как ты считаешь, сможешь ты когда-нибудь мыслить, как человек?" Машина принялась анализировать собственные вычислительные привычки. Наконец, как это делают компьютеры, она напечатала ответ на листе бумаги. Человек схватил лист с ответом и увидел аккуратно напечатанные слова:
ЭТО НАПОМИНАЕТ МНЕ ОДНУ ИСТОРИЮ1.
Метафоры, заключенные в этой книжке, имеют для меня значение; я часто рассказывал их на своих семинарах и выбрал их для этой книжки. "Да, конечно. Но что конкретно в них имеется в виду?"
От Библии до Булгакова, с самого начала языка, люди, повидимому, общались с помощью метафор. И естественно, человеческое сознание пытается понять их подсознательный смысл.
Но, конечно, сознание действует через словесный язык, а родной язык подсознания - это не русский, не английский, не французский; это язык символов и метафор. Сознание в лучшем случае анализирует лишь вершину этого подсознательного айсберга, оставляя под водой его 90%.
И это к счастью для нас. Это дает нам свободу коммуникации вне ограничений, налагаемых целями и намерениями сознания: "У сердца есть своя логика, о которой логика понятия не имеет" – Паскаль.
"Да, но не могли бы вы просто сказать нам, что означают эти метафоры?" Когда однажды знаменитую танцовщицу Исидору Дункан попросили объяснить значение ее танца, она ответила: "Если бы я могла объяснить вам, что я хотела выразить, мне незачем было бы танцевать".
__________________________________________________________________
1 Gregory Bateson, Mind and Nature, 1979
В некотором царстве жил-был юный принц. Он все принимал на веру и только три вещи на свете принять на веру не мог. Он не верил в принцесс, он не верил в острова, он не верил в Бога. Отец его, король, не однажды повторял, что всего этого просто не бывает. А коль скоро в королевстве не водилось ни принцесс, ни островов, да и Бог себя ничем не обнаруживал, юный принц с отцом соглашался.
Но вот как-то раз принц сбежал из дворца. И очутился в соседнем государстве. А там - что за диво! - острова виднелись с любого лукоморья, и на островах этих обитали чудные и поразительные созданья, которые будили в его душе волнение и которых он не смел назвать. Пока он искал лодку, на берегу ему встретился человек в парадном фраке.
– Это правда настоящие острова? - спросил юный принц.
– Конечно, это самые настоящие острова, - ответил человек в парадном фраке.
– А кто те чудные и поразительные созданья, что будят в душе такое волнение?
– Это самые настоящие и истинные принцессы.
– Но тогда должен и Бог существовать! - воскликнул принц.
– Я и есть Бог, - с поклоном ответствовал человек в парадном фраке.
Юный принц со всех ног помчался домой.
– Вот ты и вернулся, - сказал его отец, король.
– Я видел острова, я видел принцесс, я видел Бога, - сказал принц укоризненно.
Король и бровью не шевельнул.
– Ни настоящих островов, ни настоящих принцесс, ни настоящего Бога не бывает.
– Я же видел их своими глазами!
– Ну, скажи, как Бог был одет?
– Он был в парадном фраке.
– А рукава у пиджака закатаны?
Принц припомнил, что закатаны. Король улыбнулся:
– Это одеянье кудесника. Тебя провели.
И принц немедля устремился в соседнее государство, на тот самый берег, и снова встретил там этого человека в парадном фраке.
– Отец мой, король, сказал мне, кто ты таков, - с негодованием сказал ему принц. - Сперва ты провел меня, а сейчас не проведешь. Теперь-то я знаю, что и острова, и принцессы не настоящие, потому что ты - кудесник.
Человек на берегу улыбнулся.
– Не я тебя провел, мальчик мой. В королевстве отца твоего полнымполно и островов, и принцесс. Но над тобой тяготеют чары твоего отца, потому ты их и не видишь.
Призадумался принц и побрел себе восвояси. Пришел к отцу, посмотрел ему в глаза.
– Отец, это правда, что ты - не настоящий король, а всего лишь кудесник?
Улыбнулся король и закатал рукава:
– Да, сынок, я всего лишь кудесник.
– Выходит, тот, на берегу, - Бог.
– Тот, на берегу, - тоже кудесник.
– Но я хочу понять, что есть истина, что останется, когда рассеются чары.
– Когда рассеются чары, ничего не останется, - ответил король.
Пригорюнился принц.
– Убью себя, - сказал он.
Король чародейством призвал во дворец смерть. Встала смерть на пороге, поманила принца. Задрожал принц. Вспомнил острова, прекрасные, но не настоящие, вспомнил принцесс, не настоящих, но прекрасных.
– Ладно уж, - сказал он, - вытерплю как-нибудь.
– Знай же, сынок, - промолвил король, - что и ты теперь становишься кудесником.
Зоопарк очень хотел приобрести белого медведя. Их особенно любил директор зоопарка - седоволосый пожилой господин с длинной белоснежной бородой. Он всегда с благоговейным трепетом относился к их массивным мускулистым телам и высоко ценил своеобразный ум, который ему виделся в их медленных, но грациозных движениях и особенно в проницательном взгляде. Но больше всего ему нравилась их длинная, густая, белоснежная шерсть, напоминавшая его собственную роскошную шевелюру. Чувствуя некую общность с белыми медведями, директор решил, что в зоопарке у них будет самый большой вольер, и естественные условия в нем будут воспроизведены с наибольшей точностью. Он собрал своих конструкторов, инженеров и рабочих и объявил, что они должны построить вольер, который по величине и правдоподобию изображения величественного арктического пейзажа должен превзойти вольеры самых знаменитых зоопарков мира - как по искусству исполнения, так и по стоимости.
Однако, вольер для белых медведей был построен лишь наполовину, когда директору предложили одного из красивейших белых медведей, которых он когда-либо видел. И когда директор смотрел в глаза этого зверя, медленно покачивающегося взад и вперед и внимательно смотрящего ему в глаза - директору казалось, что он смотрится в зеркало.
Поскольку возможность приобрести такого великолепного медведя встречается совсем не часто, директор решил купить его, хотя вольер еще не был готов. Медведя усыпили, а проснувшись, он оказался в тесной клетке из толстых железных прутьев, стоявшей в центре огромного естественного вольера, строительство которого еще продолжалось. Здесь медведь должен был оставаться до его завершения.
Клетка была такой тесной, что стоило медведю сделать всего четыре полных шага, как он упирался в холодные железные прутья. Поскольку в этой клетке медведю нечем было заниматься, у него скоро появилась привычка не переставая ходить по этому крошечному пространству. Он делал четыре шага в одну сторону, вставал на дыбы и медленно поворачивался на 180 градусов с той уверенностью в движениях, на какую способны только белые медведи. Затем он делал четыре шага в обратную сторону, и снова медленно поднимал высоко вверх передние лапы и снова поворачивался. Так он целыми днями медленно ходил по клетке взад и вперед, внимательно наблюдая за рабочими, трудившимися над постройкой огромного вольера.
Наконец, после многих месяцев непрерывной работы, потребовавшей немалого труда и искусства, рабочие окончили строительство его нового дома. Медведя снова усыпили и убрали маленькую клетку из железных прутьев, которая столько месяцев была для него всем его миром. Вокруг вольера собралась большая толпа посетителей зоопарка, все его сотрудники и рабочие и, конечно, сам гордый директор, и все с волнением ждали, как медведь воспримет свое прекрасное новое жилище. Белый медведь проснулся, осторожно поднялся и потряс головой, прогоняя остатки сна, вызванного действием снотворного. Директор почти физически ощущал волнение, которое, несомненно, должен был переживать медведь, вступая в это прекрасное окружение, столь похожее на естественное. Он напряженно смотрел, как медведь медленно, но уверенно делает четыре шага, становится на дыбы, высоко поднимая лапы, поворачивается, делает четыре шага в обратную сторону, снова поднимается, поворачивается, вновь делает четыре шага назад, и вновь поднимается…
Давным-давно жил в одном племени человек. Он очень любил своих черно-белых пятнистых коров. Он всегда сам выводил их в саванну, выбирал для них лучшие пастбища и присматривал за ними, как мать за своими детьми, чтобы дикие звери не смогли подкрасться и напасть на них. Вечером он приводил их назад в загон, крепко запирал ворота ветками с самыми твердыми шипами и глядя, как они довольно жуют свою жвачку, думал: "Утром у меня будет вдоволь прекрасного молока".
Но однажды утром, зайдя в загон, он с изумлением увидел, что у его коров вымя было не таким, как всегда - полным и тугим от молока, а дряблым, сморщенным и пустым. Он упрекнул себя в том, что накануне выбрал для них плохое пастбище, и на следующее утро отвел их в лучшее место. Пригнав их вечером домой, он подумал: "Уж завтра-то у меня будет больше молока, чем когда бы то ни было". Но на следующее утро вымя у коров опять было дряблым и пустым. Он снова отвел их на другое пастбище, и снова у них не было молока. Взволнованный, подозревая неладное, он решил следить за коровами всю ночь.
Глубокой ночью он вдруг увидел, что со звезд спускается веревка, сплетенная из тончайших волокон, а по этой веревке друг за другом проворно скользят вниз девушки небесного племени. Он видел, как эти красивые и веселые девушки, что-то шепча друг другу и тихонько пересмеиваясь, пробрались в загон и досуха выдоили его коров в бутылки из высушенной тыквы. В негодовании он выскочил из своего убежища, чтобы поймать их, но они разбежались в разные стороны так ловко, что он не знал, за кем из них бежать. В конце концов он все-таки сумел поймать одну девушку, но в это время остальные вместе со своими бутылками и молоком поднялись на небо, последняя втянула за собой веревку, и он уже не мог догнать их. Но он все равно был доволен, ведь девушка, которую он поймал, была самая красивая. Он женился на ней, и с тех пор девушки небесного племени больше его не тревожили.
Теперь его новая жена помогала ему работать в поле, а он пас свое стадо. Они были счастливы и благоденствовали. Одно только смущало его. Когда он поймал свою жену, у нее в руках была корзина. Она была сплетена так искусно, что в ней не оставалось ни малейшей щели, сквозь которую в нее можно было бы заглянуть, а сверху она всегда была плотно закрыта крышкой. Прежде чем выйти за него замуж, девушка взяла с него обещание никогда не открывать крышку и не заглядывать внутрь, пока она не разрешит ему. Иначе с ними может произойти большое несчастье. Но месяц шел за месяцем, и человек начал забывать о своем обещании. Каждый день он видел эту корзину с прочно запертой крышкой так близко, что ему все больше хотелось заглянуть в нее. Однажды, когда жены не было дома, он вошел в хижину, увидел корзину, стоящую в тени, и не сдержался. Сорвав с корзины крышку, он заглянул внутрь. Минуту он стоял перед ней, не веря своим глазам, и вдруг рассмеялся.
Когда вечером его жена вернулась, она сразу поняла, что произошло. Она прижала руку к сердцу и глядя на него со слезами на глазах сказала:
– Ты заглянул в корзину.
Он со смехом признался, добавив:
– Ах ты, глупышка. Зачем ты так беспокоилась из-за этой корзины? В ней вообще ничего нет!
– Ничего? - с трудом промолвила она.
– Да, ничего! - ответил он решительно.
И тогда она повернулась к нему спиной, вышла из хижины и ушла прямо навстречу закату, и с тех пор никто на земле ее больше не видел.
Жила-была прекрасная леди, имевшая обыкновение спать на заброшенных рельсовых путях.
В той же самой стране жил грубый инженер-картограф, гонявший поезда по рельсам туда и сюда. В душе он был исследователь, и потому его особенно привлекали те ветки железных дорог, где с незапамятных времен не проходил ни один поезд. Именно на таких ветках и любила дремать прекрасная леди.
И вот, снова и снова случалось, что он нарушал ее покой, и она была вынуждена поспешно удаляться, когда его мощная и чадящая машина грохотала по тем самым местам, где она только что блаженно покоилась.
И каждый раз, когда это случалось, между леди и джентльменом дело кончалось ссорой. Он утверждал, что она старомодна, тривиальна и полна предрассудков. Она в ответ осыпала его оскорблениями совсем не в женственной манере и заявляла, что он сам не достиг человеческого уровня, и что он никто иной, как мальчишка, занимающийся только глупыми шумными игрушками.
Так оно и продолжалось. Примерно две тысячи лет она выискивала себе новые и неизученные участки железнодорожной системы, чтобы там поспать, а он всегда выбирал именно эти ветки, чтобы исследовать их своей чудовищной техникой.
Он уверял, что это его право - и даже долг - составлять карту системы путей, что вся система полностью принадлежит ему - и особенно ее неизученные части. Он доказывал, что эта система является единой, логически связной и причинно обусловленной сетью путей.
Она же настаивала, что пути предназначены для мирного отдохновения человеческой души, и ей нет дела до причинности и логики, не дававших ему покоя.
Он наносил на карту все подробности путей, по которым проезжали его машины. Она же всегда находила все новые неизученные части системы, которых он еще не описывал.
Однажды инженер случайно оставил одну из своих карт у железнодорожных путей, и леди ее нашла. Осторожно, самыми кончиками пальцев, она подняла ее. Она обращалась с ней так, как будто ее оставил сам дьявол.
Из любознательности она развернула карту, нехотя посмотрев, что там изображено и потому не всматриваясь в подробности. И вот, глядя издали сквозь полуприкрытые веки, она с удивлением поняла, что этот документ кажется прекрасным.
При следующем столкновении с инженером, она, не задумываясь, сказала: "А вы даже не знаете, как прекрасны ваши собственные карты".
Картограф был изумлен. Он резко ответил, что это его не интересует.
А она сказала себе: "Вот как, значит, есть нечто во Вселенной, что его не интересует. Это нечто принадлежит мне".
"Навсегда", добавила она.
Когда они расстались, каждый из них задумался о сказанном. Инженеру-топографу пришлось признать, что и в самом деле красота его карт и, следовательно, самих железнодорожных путей - не по его части. Она же, наоборот, радовалась своему тайному знанию, что ему никогда не удастся проникнуть в самое дорогое для нее - в изящество и симметрию всей системы в целом. Не в подробности, а в самые основы.
При следующей встрече он спросил, по-прежнему ли занимает ее так называемая красота карт. И когда она с некоторым смущением подтвердила это, он сказал, как будто случайно, что может ей кое-что показать.
А затем он сознался, что когда она спала на путях, он тихонько подошел к ней и сделал тщательно вычерченную зарисовку ее тела. И ему захотелось показать ей этот рисунок.
Он развернул перед ней свою карту и поставил рядом свой рисунок. Он сказал, что карта и рисунок, как обнаружилось, напоминают друг друга многими "формальными" признаками, и что это представляет "научный интерес". Ему особенно хотелось, чтобы она увидела поразительное сходство двух документов.
Она легко отнеслась к этому. Она сказала, что это она всегда знала. Но при этом она отвела взгляд в сторону и улыбнулась.
Когда мне было семь лет, родители подарили мне большой красный фломастер. Он мне так понравился, что я начал раскрашивать в красный цвет все подряд: пустую коробку, куклу сестры, обложку у книги. А однажды утром я раскрасил в красный цвет самого себя. Конечно, не полностью. До сих пор не понимаю, зачем я это сделал, хотя Фрейд, наверное, нашел бы этому объяснение. Как бы то ни было, покончив с этим делом, я невозмутимо натянул штанишки и отправился в школу, совершенно забыв об этом… пока учительница не объявила, что сегодня мы всем классом пойдем к школьной медсестре на ежегодный медосмотр. Когда я представил себе, чтo будет, когда она меня увидит, во рту у меня пересохло.
Я заявил, что в этот раз не хочу проходить медосмотр, но учительница ответила, что по законам нашего штата все школьники должны сделать прививку. Вскоре мы уже всей гурьбой направлялись вслед за ней в медицинский кабинет. И хотя я встал в самый конец очереди, очень скоро медсестра - высокая седоволосая женщина - пригласила меня в кабинет. Видя, что я стою как вкопанный, она сама втащила меня за руку, прибавив:
– Поскорее, сынок. До обеда мне надо осмотреть еще тридцать человек.
Затем она сказала:
– Открой рот и покажи язык.
Я показал язык.
– Сними рубашку и сядь сюда.
Я снял рубашку и сел.
– Спусти штаны и встань сюда.
– Нет.
– Нет? Как это нет? - фыркнула она. - Ну-ка, быстро снимай. Мне некогда заниматься с тобой глупостями.
– Я не могу.
– Сможешь, как миленький. Я должна поставить тебе прививку, и никуда ты не денешься.
Она приготовила шприц. - Спускай штаны.
Я покачал головой. Медсестра отложила шприц и принялась стаскивать с меня штаны. Я вцепился в ремень, но она была сильнее и действовала очень решительно. После недолгой борьбы штаны упали на пол. Она задохнулась от изумления.
– Боже! Что это с тобой?
Мы неподвижно стояли друг против друга. Она пригляделась внимательнее.
– Что ты с собой сделал?
Долгое молчание. Затем она повернулась и выбежала из кабинета. Когда она вернулась, я стоял на прежнем месте, крепко зажмурив глаза.
Я услышал голос нашего школьного психолога:
– Дайте-ка я поговорю с ним!
А затем решительным тоном, обращаясь уже ко мне:
– Мальчик, надень штаны.
Психолог привел меня в свой кабинет и усадил на стул. Сам он сел за стол напротив и посмотрел на меня сверху вниз.
– И давно ты этим занимаешься?
Я вжался в стул.
– Я задал тебе вопрос, мальчик.
Я смотрел в пол.
Он холодно спросил:
– Что ты еще с собой вытворяешь? Будет лучше, - добавил он с ледяной улыбкой, - если ты скажешь мне всю правду, мальчик.
Я еще глубже вжался в стул, съежившись в маленький комочек.
– Послушай, мальчик. Запирательство тебе не поможет.
Я посмотрел в потолок.
– Я не намерен играть с тобой в игры. Или ты скажешь мне, зачем ты так издеваешься над собой, или … мне придется вызвать в школу твоих родителей.
Долгое молчание.
– Ну, что ж. Раз ты сам этого хочешь…
Он позвонил по телефону и узнал номер моих родителей. Затем он позвонил еще раз.
– Алло, миссис Коннер? … Это мистер Вильсон, школьный психолог. Я должен сообщить вам неприятную новость о вашем сыне … Но это не телефонный разговор. Когда вы сможете приехать ко мне?… Да, он сейчас здесь, у меня … Нет-нет, только не по телефону, миссис Коннер … Да, прямо сейчас … Хорошо, до свиданья.
И он занялся своими делами, тихонько насвистывая, перебирая бумаги, читая отчеты и делая пометки. Так прошло много времени.
Наконец раздался стук в дверь.
– Пожалуйста, миссис Коннер, входите!
Увидев, что я сижу, вжавшись в стул, мать спросила с замирающим сердцем:
– Что здесь происходит!? Ричард, - обратилась она уже ко мне, - что ты натворил?
В ее голосе слышалась тревога.
– Миссис Коннер, пожалуйста, присядьте и постарайтесь успокоиться, - мягко сказал психолог.
Но мать как будто не слышала его.
– Скажите же, наконец, что здесь происходит!?
Она была довольно вспыльчивой женщиной.
– Пожалуйста, миссис Коннер, присядьте.
Ее голос повысился на несколько децибелов:
– Я вас … в третий раз … спрашиваю … что … здесь … происходит?
Она старалась говорить спокойно.
– Миссис Коннер, мне очень жаль, но должен сообщить вам … что ваш сын … выкрасил … самую … интимную часть своего тела … в красный цвет.
Слово "красный" он произнес так: "к-к-р-р-р-р-р-а-а-а-а-с-с-ный".
Было видно, что это известие поразило мою мать.
– Что? - произнесла она в полном изумлении. Я сжался в совсем крохотный комочек.
– Да, миссис Коннер. Я понимаю ваше беспокойство. К счастью, методами современной психологии…
– Вы хотите сказать, что вызвали меня сюда только затем, чтобы сообщить мне, что мой сын выкрасил свой пенис в красный цвет?
Ее голос дрожал от едва сдерживаемого напряжения. Мы с психологом молча смотрели на нее. Ее лицо побелело как полотно.
– Миссис Коннер … может быть, вы не понимаете, насколько это серьезно?
– Неужели? Он нарушил закон? - она сделал шаг в его сторону. Я прямо-таки почувствовал, что начинаю расти.
– Дело не в этом… Поведение вашего сына ненормально!
– Где вы учились психологии, молодой человек? - ее взгляд буквально пронизывал его насквозь.А я все продолжал расти.
– Не понимаю, какое это имеет отношение к делу? - сказал он растерянно. - Вы знаете, к чему может привести такое поведение?
– Мистер Вильсон, обычно интерес детей к своим половым органам и вообще к своей сексуальности приводит их к здоровым и счастливым супружеским отношениям, - мать продолжала наступать на него. - Я не знаю, может быть, вы - исключение из этого правила. Но я точно знаю, что вы обидели моего ребенка в первый и последний раз.
Теперь она стояла прямо перед психологом, угрожающе глядя на него сверху вниз. Я уже вырос совсем до прежних размеров, может быть, даже немножко больше.
– Миссис Коннер…
– А если я когда-нибудь узнаю, что вы пытаетесь навязать моему сыну - или какому-нибудь другому ребенку - свои извращенные взгляды на этот предмет, то вы … очень … пожалеете!
И тут мистер Вильсон умолк. Наверное, это было правильно.
Мама посмотрела на меня.
– Ну, сынок, хватит на сегодня школы?
Я кивнул.
– Пойдем домой?
Я закивал еще энергичнее.
По дороге домой у нее с лица не сходило удивленное выражение, но она так и не спросила меня, зачем я это сделал. Через много лет оказалось, что она была права. Я имею в виду здоровые и счастливые супружеские отношения.
В восьмом классе я наблюдал со стороны, как разговаривают друг с другом другие ребята. Я так хотел с ними подружиться и войти в их компанию. Я заметил, что они носят туфли особого фасона - длинные и узкие, на высоком каблуке с острым носком. (В 1963 году это считалось очень модным!) Я решил тоже завести такие туфли, хотя мои родители были против. "Это же неудобно" - говорили они. - "В них ты будешь выглядеть нелепо".
"Но мне очень нужны такие туфли", - взмолился я. И наконец мне их купили. Но тут возникла одна проблема: ноги у меня не были длинными и узкими. Чтобы туфли подошли по ширине, их пришлось купить на два размера больше, поэтому они оказались очень длинными. Ходить в них было крайне неудобно, и теперь я понимаю, что и в самом деле выглядел нелепо. И все же я упрямо носил их, надеясь, что ребята примут меня в свою компанию. Теперь это кажется смешным, но тогда я очень переживал по этому поводу.
Еще тогда в моде была такая стрижка: сверху волосы стриглись коротко, а по бокам и сзади они оставались длинными, обильно смазывались маслом и зачесывались прямо назад, так что на затылке получалось что-то вроде гребня. Это называлось "утиный хвост". Конечно, мне тоже непременно нужна была такая прическа. Увидев ее, родители сказали: "Боже мой, что ты с собой сделал?" И хотя я ответил им, что "так делают все ребята", мне эта прическа не шла. Голова у меня и так довольно удлиненной формы, а из-за этого торчащего хвоста она казалась еще более вытянутой. Добавьте ко всему этому длинные узкие туфли с высокими каблуками и вы представите себе, какое впечатление я производил на этих ребят.
Но я был упрям. Я прислушивался к тому, как они разговаривают, и начал подражать их жаргону. Услышав это, родители спросили: "Что это за бессмыслица?" ? "Мы все так разговариваем", – объяснил я. Но когда я так разговаривал с ребятами, они смотрели на меня как на ненормального. Чем больше я старался, тем все становилось хуже.
Так что я еще больше старался. Если бы только я мог понять, чтo нравится другим людям, они бы меня приняли. Я стал очень наблюдателен пытаясь предугадать, каким хотят меня видеть другие, но чем больше я старался изменить себя, тем меньше они меня принимали.
И тут всю мою жизнь изменило неожиданное происшествие. Мне было почти 18 лет и я жил в Сан-Франциско. Я был на вечеринке (хотя меня никто туда не звал). Это было летом 1967 года и на вечеринке ели "волшебные грибы". Такие грибы использовали американские индейцы во время своих религиозных обрядов и церемоний, чтобы вызвать божественные галлюцинации и приобщиться к "высшей реальности". В них содержится псилоцибин, и у человека, поевшего их, сильно меняется восприятие реальности. Мне это показалось интересным - мне надоела собственная реальность.
На столе в кухне лежала кучка сушеных грибов. Они были маленькие, коричневые. Я подошел к длинноволосому парню, жующему грибы, и спросил: "Сколько надо съесть таких грибов?" ? "Три-четыре, старик", – ответил он. "Спасибо, старик", – ответил я и, подойдя к столу, взял пять. Я прожевал их и проглотил. Они были довольно приятные на вкус, хотя и жесткие. Затем я сел в кресло и стал ждать, когда начнет меняться реальность. Я ждал довольно долго. Ничего особенного не происходило, поэтому на всякий случай я съел еще четыре гриба. Прожевав их, я снова уселся в кресло и принялся ждать. Через несколько минут я наконец заметил, что что-то стало меняться. Во-первых, цвета стали более яркими. Красные цвета стали необычайно красными; желтые - ослепительно желтыми; фиолетовые - электрически фиолетовыми. Такими же яркими стали и другие цвета. Это было совершенно необычно. Потом я заметил, что куда бы я ни взглянул - на потолок, на стены, на лица людей - везде были узоры, и эти узоры двигались, постоянно меняясь, все более и более усложняясь, все более захватывая внимание. Глаза у меня широко раскрылись от удивления.
Но по мере того, как эти ощущения обострялись, они начали пугать меня. Я решил походить, надеясь ослабить остроту галлюцинаций. Но я не мог встать; я не мог даже пошевелиться, а ощущения становились все более странными и все более сильными. Теперь я заметил, что вся комната пульсирует в ритм с моим дыханием, сжимаясь и расширяясь как гигантское легкое, а лица людей расплываются. Я хотел пошевелиться, но не мог, и мне очень хотелось пить, но я не мог даже говорить.
Я перестал понимать, кто я такой, где я нахожусь, и что происходит вокруг. Я несся сквозь пространство, и цвета были моими ощущениями. Следующее, что я заметил, если можете представить, - это что я смотрю на себя как бы сверху, находясь вне своего тела. Я смотрел на все со стороны, не так, как это видел бы человек, сидящий в кресле. А затем я увидел, как я встаю с кресла и подхожу к молодому человеку, бессмысленно смотрящему в стену. Я видел, как я, стремясь заслужить его одобрение, стараюсь сказать ему нечто такое, что, как я полагал, он хотел бы услышать, хотя было видно, что тот парень был никто. Затем мне пришлось увидеть, как я подхожу к девушке, выпившей больше чем следует, и стараюсь снискать ее расположение, говоря то, что, как я думал, она хотела бы услышать. Сверху мне было видно, что она не особенно интересна.
Мне было стыдно, и я видел, что тот Я, на которого я смотрел, не менее достойный, чем те, у кого он так отчаянно пытается добиться расположения. Я хотел помочь ему. И во мне стало расти незнакомое мне чувство, нечто вроде чувства милосердия. Тот Я, который прятал-ся подобно хамелеону, на самом деле был очень симпатичен, когда переставал прятаться. Но он не знал этого, и на самом деле я и сам никогда раньше этого не замечал. Как и того, что пытаясь найти себя через отражение в чужих глазах, он терял не только уважение других, но и самого себя. А я мог только смотреть, и мне не оставалось ничего другого, как только смотреть и смотреть, как он говорит языком тех, кто его не слушает.
А затем я вновь очутился в своем кресле, пытаясь переварить, чтo я видел. Хотя галлюцинации слабели, воспоминания об увиденном оставались по-прежнему сильными. Чувство собственного достоинства не покидало меня. Даже сейчас, через 35 лет, я все еще ясно это помню. Цвета и узоры становились менее яркими, и я обнаружил, что могу двигать руками и ногами. Мне по-прежнему страшно хотелось пить и я медленно поднялся. На кухне я отыскал сок, он был удивительно вкусен. Потом ко мне подошел какой-то парень и спросил: "сколько времени?" Я хотел ответить ему, но не мог выдавить ни слова. Мои губы шевелились, но звука не было. Я снова попытался заговорить, думая, что съел слишком много грибов. И вдруг меня внезапно осенило. После того, что я видел, я не мог говорить чужим голосом. Но я потерял собственный голос.
Я ушел с вечеринки; люди, за которыми я всегда так внимательно наблюдал, превратились в расплывчатые тени. Был теплый вечер. Я шел по городу, не зная куда, стараясь найти свой голос. Единственный звук, который я мог произвести, было сиплое шипение.
Не помню, как я оказался на пляже. Полумесяц освещал большие волны. Они вздымались над берегом и, закручиваясь, разбивались вдребезги. И только почти на рассвете я наконец обрел свой голос. Ясно помню первые слова, которые я мог выговорить: "Я Ричард". Голос был хриплым и не очень громким, но это был мой голос. И снова, громче: "Я Ричард". А потом я бежал по берегу, освещенному восходящим солнцем, и ветер шумел у меня в волосах, и я кричал во весь голос "Я Ричард, я Ричард!"
Конечно, я перестал стараться быть нормальным и начал жить в соответствии с собственными принципами. Я не был больше "модным", но я нашел собственный стиль. И как ни странно, оказалось, что людям больше всего нравятся именно те мои качества, которые я раньше скрывал - хотя теперь, когда я научился принимать самого себя, это стало не так уж и важно.
Оглядываясь назад, я понимаю, что это был переломный момент в моей жизни, хотя тогда я не осознавал его значения. Может быть, потому что я был слишком занят другими мыслями. Меня бросила моя девушка, и жизнь была бессмысленной.
Я приходил с работы и садился на диван. Я привык смотреть на себя глазами других людей и не любил оставаться в одиночестве - в эти минуты я становился никем. Зачем что-то себе готовить? Зачем одному идти в кино или на концерт? Зачем одному гулять? Поэтому я сам не понимаю, зачем я заказал столик в ресторане "Дельфин". Это было совсем на меня не похоже.
Конечно, "Дельфин" славился блюдами из даров моря, которые я любил. Этот ресторан располагался в самом конце городского пирса. Из его окон открывался вид на Тихий океан, и были видны рыбацкие лодки на причале.
Хотя в "Дельфине" было всего десять столиков, на всем центральном побережье Калифорнии от Сан-Франциско до Лос-Анджелеса нельзя было найти лучших блюд из даров моря, чем в этом ресторане. Рыбу там подавали через несколько часов после того, как ее поймали. Шеф-повар слыл человеком грубым и требовательным, но настоящим мастером своего дела. Он учился в Европе и уже побывал главным поваром в лучших ресторанах от Парижа до Милана.
И все же не поэтому я позвонил и заказал столик на семь часов вечера в последнее воскресенье июля.
Хотя я тогда имел привычку опаздывать, в 6:30 я уже неторопливо прогуливался по пирсу, выдававшемуся почти на километр вглубь за-лива Монтерей. Я вдруг почувствовал, что мне не надо никуда бежать. Мысли, обычно одолевавшие меня, исчезли, остался только свежий запах морской воды, доносившийся с летним ветерком, тепло вечернего солнца, яркие краски и звуки вокруг. Я словно впервые отчетливо увидел, как с криками лениво кружатся над морем чайки, как они камнем падают в сине-зеленую воду и тут же вновь появляются на поверхности, сжимая в клюве трепещущую рыбешку, и как сверкают сорвавшиеся с нее капельки воды.
Вдоль парапета, в полутора метрах друг от друга, стояли рыбаки. Одни ловили рыбу между опорами пирса, другие старались закинуть удочку подальше. Вдруг у одного рыбака удочка резко дернулась, и он, предельно напрягая все свое внимание, вытащил на пирс небольшого окунька. Он вынул крючок из бьющейся рыбки и швырнул ее в ведро, в котором уже плескалось несколько других рыб.
На старой лодке с круглой деревянной каютой два загорелых, обнаженных по пояс рыбака выбирали сети. На другой лодке, поновее, рыбак длинным тонким ножом разделывал лосося. Я любовался его уверенными движениями. Все было видно необыкновенно четко.
Я услышал, как будто впервые, гортанный лай морских львов и пошел взглянуть на них к концу пирса. Внизу несколько морских львов грелись на солнце, расположившись на плоских горизонтальных перекладинах между опорами. Иногда они изящно соскальзывали в воду, а затем неуклюже взбирались обратно, с трудом поднимая свои массивные тела. Я заметил, какие выразительные у них глаза.
Было уже почти семь часов. Я зашел в ресторан, и официант сказал мне:
– Идите, пожалуйста, за мной.
В этом ресторане две примыкающие друг к другу стены представляли собой большие окна. Одно выходило на Тихий океан, а из другого был виден пирс и на берегу Санта-Круз с его белыми домиками, примостившимися на склонах золотых предгорий. На круглых столиках сверкали белые скатерти. Официант подвел меня к столику у самой кухни, откуда почти ничего не было видно.
Я уже готов был сесть за этот столик. Это было бы вполне в порядке вещей. Я всю жизнь довольствовался меньшим, чем хотел бы иметь. Но тут во мне вдруг что-то взбунтовалось. Прямо рядом со стеклянными стенами стояли два пустых столика, и я спросил, нельзя ли мне сесть за один из них.
– К сожалению, они уже заняты, сэр, - ответил официант.
Я поглядел на него:
– Неужели нельзя ничего придумать? Это для меня очень важно.
– Не знаю даже, чем вам помочь, сэр. У нас нет ни одного свободного столика.
Я взглянул на столик, за которым обедали две женщины - с него открывался лучший вид во всем ресторане - и спросил:
– А нельзя ли мне занять этот столик, когда эти женщины уйдут?
– Но это может затянуться на час, а то и больше.
– Если вы не возражаете, я подожду.
– Конечно, сэр.
Я снова вышел на пирс, испытывая невыразимое чувство удовлетворения.
По-прежнему все было видно очень четко. Я сел на скамейку около ресторана и минут десять-пятнадцать внимательно рассматривал людей, чего я не делал уже очень давно. Затем я снова пошел вдоль пирса, пока не дошел до бара. Я заглянул внутрь. Там была приятная прохлада и сумрак. С потолка свешивались сети и большие старинные стеклянные поплавки. Со стены смотрели большие рыбьи головы с разинутыми пастями. Бар был из красного дерева. Пожилой бармен обратился ко мне:
– Что будете пить?
– Кружку разливного, пожалуйста.
Взяв кружку холодного пива, я сел к столику у окна и стал спокойно смотреть, как к берегу ритмично катятся волны. Пиво было очень вкусным, и я пил не спеша.
Через полчаса я пошел назад к Дельфину. Я оглянулся на Санта-Круз, на его белые домики, расположившиеся на пологих склонах вокруг залива. Меня не покидало ощущение покоя.
В ресторане стоял восхитительный аромат. Я уже порядком проголодался. Две женщины, по-видимому, уже заканчивали десерт и пили кофе. Ко мне снова подошел мой официант.
– Осталось не более десяти-пятнадцати минут, сэр.
– Прекрасно, - ответил я.
Я снова вышел из ресторана, подошел к концу пирса и посмотрел на запад. До захода солнца оставалось с полчаса, но кучевые облака на горизонте уже окрасились в нежно-розовый цвет. Маленькая девочка в белом платьице ела шоколадное мороженное, таявшее у нее в руках. Я не торопился. С океана доносился приятный свежий запах морской воды.
Когда я вернулся, официант уже приготовил столик. Я сел и заметил, что колонна слегка заслоняет мне вид на Санта-Круз. Я передвинул столик на полметра ближе к стене. Теперь справа я видел весь горизонт, а слева Береговые Хребты, возвышавшиеся над городом. Вид был великолепен.
Официант принес карту вин. Выбор был большим. Я заказал Розовый Зинфандель.
– Очень хорошо, сэр, - сказал официант. Через пару минут он вернулся с бутылкой, штопором и белой салфеткой, перекинутой через руку. Он ловко откупорил бутылку, показал мне пробку и наполнил бокал вином на два сантиметра.
Я попробовал вино. Оно было чуть слаще, чем мне хотелось. Официант вопросительно смотрел на меня.
– Это не совсем то, что надо, - сказал я.
– Что-то не в порядке с вином?
– Нет, вино отличное. Просто, я хотел не этого.
– Но, я не могу вернуть открытую бутылку, сэр.
– Конечно, нет.
Я на минуту задумался. Официант ждал.
– Знаете что, - сказал я, - это вино очень хорошее, но мне нужно что-нибудь более сухое, что-нибудь подходящее к омару. Разрешите подарить эту бутылку вам, а себе я закажу что-нибудь другое, может быть, сухое Шабли или Шардоннэ?
– Спасибо, сэр. Я бы посоветовал вам вот это Шардоннэ, - ответил официант, показывая вино в меню. ? Это прекрасное белое вино. Сухое, но с легким фруктовым вкусом.
– Отлично, - сказал я.
Он унес бутылку Розового Зинфанделя и через несколько минут вернулся с изящной бутылкой Шардоннэ и чистым бокалом. Он снова ловко откупорил бутылку, показал мне пробку и наполнил бокал на два сантиметра. Я попробовал. Это было именно то, что надо.
– Великолепно, - сказал я.
Он улыбнулся.
– Я принесу вам меню.
Меню было еще больше, чем карта вин. Там были описания и фотографии разных блюд. Блюда выглядели очень красиво, особенно лосось, меч-рыба и омар. Большое впечатление производили и огромные салаты, особенно "шеф-салат", состоявший из разнообразных свежих овощей в различных сочетаниях.
Я заказал мэнского омара и шеф-салат.
– Прекрасный выбор, сэр!
Затем я спросил, не может ли повар приготовить шеф-салат с омаром.
– Вы имеете в виду, подать их вместе, сэр?
– Да. Шеф-салат с омаром.
– Боюсь, это невозможно, сэр. Наш повар никогда не допускает отступлений от меню.
Я подумал и сказал:
– Нельзя ли мне поговорить с ним?
– О, нет, сэр. Он очень строгий человек.
– Но вы не возражаете, если я попрошу его?
– К сожалению, посетителям не разрешается заходить в кухню, сэр. - Я ждал. - Но, знаете, сейчас я некоторое время буду занят и не увижу, прошел ли кто-нибудь в кухню.
– Спасибо, - сказал я.
Когда я открыл дверь на кухню, меня обдало волной жара и аппетитных запахов от готовящихся блюд из морских продуктов. Вдоль левой стены стояли газовые плиты с кастрюлями и сковородами, четыре больших духовых шкафа со стеклянными дверцами и длинный гриль, на котором поджаривались креветки и ломтики лосося. У передней стены располагался большой деревянный стол, на нем лежали нарезанные овощи и грибы, а на стене висела всевозможная кухонная утварь. Справа возвышался большой холодильник со стеклянной дверью, сквозь которую виднелась рыба и другие морские деликатесы. Рядом в прозрачных контейнерах поблескивали живописные фрукты и овощи. Но самое главное было не это.
Наибольшее впечатление произвел на меня танец шеф-повара. Это был стройный светловолосый человек с острой бородкой и в высоком белом колпаке. Размешивая в кастрюле соус левой рукой, правой он в то же время открывал холодильник, доставал оттуда яйцо и разбивал его в другую кастрюлю. Затем он закрывал холодильник правой ногой, вбивал яйцо левой рукой в другой соус, а правой рукой уже открывал духовку, чтобы посмотреть на роскошную рыбу, запекавшуюся в собственном соку. Закрывая духовку левой ногой и одновременно нарезая длинными ломтиками красивый желтый стручок болгарского перца, он обернулся и вдруг увидел меня.
– Что вам нужно? - спросил он далеко не дружелюбным тоном.
Я посмотрел ему в глаза.
– Я уже много лет знаю об этом ресторане, и мне захотелось увидеть человека, который все это делает. Я сам делаю мебель из дуба, тика и красного дерева. Я придаю очень большое значение качеству. Я вкладываю в работу всю свою душу, но покупатели очень редко заходят ко мне в мастерскую.
Он повернулся к своим кастрюлям и сковородкам и с прежним изяществом и точностью в движениях принялся за работу. Разложив на блюде миниатюрные початки кукурузы и крохотные красные помидорки, он передал блюдо официанту, одновременно бросая в кипящую воду двух живых крабов.
– Да уж. Ко мне сюда тоже почти никто не заходит, - ответил он не поворачиваясь и продолжая готовить сразу три блюда. - Ну и как вам тут?
– Потрясающе! - сказал я. - Мне еще никогда не доводилось видеть настоящего повара за работой. А какие запахи, боже мой! Я умираю от голода!
– Что бы вы хотели заказать? - спросил он.
– Мне особенно понравился омар и этот великолепный шеф-салат.
– Это очень свежие омары и очень вкусные.
– Только я хотел спросить вас, не могли бы вы объединить омара с шеф-салатом?
Он остановился и посмотрел на меня прищурясь.
– Объединить омара с салатом?
– Да.
– Разве вам не говорили, что я не отступаю от меню?
– Да, но…
– Я так и знал.
Он вернулся к своей работе, что-то бормоча про себя.
– Значит, вам нужен шеф-салат с омаром, да? - наконец сказал он. - Хорошо, будет вам шеф-салат с омаром. А теперь не мешайте мне.
Я вернулся к своему столику и принялся не спеша попивать вино. Мимо прошел официант, вопросительно взглянув на меня. Я пожал плечами. В ресторане было уютно. Я посмотрел в окно - солнце уже приближалось к горизонту. Вместо розоватых тонов, которыми я любовался полчаса назад, все небо залили яркие краски - оранжевые, красные, алые.
Минут через десять официант вернулся и, улыбаясь, поставил на столик мой заказ. Это было настоящее произведение искусства. Там был и свежий салат трех сортов, и маленькие помидорки, источавшие кисло-сладкий аромат, и артистически нарезанные крохотные огурчики. Все было свежее и красиво сервировано. Головки редиса были вырезаны в виде розочек, петрушка изображала маленькие деревца, растущие вокруг маринованных грибов. Болгарский перец был перелопереложен авокадо, маленькими креветками, зеленым луком и черными оливками с брынзой. Салат был заправлен оливковым маслом, винным уксусом и чесночным соусом. Сверху он был посыпан поджаренными подсолнечными семечками. А на самом верху возлежал прекрасный сочный омар. Он был уже без панциря и весь сочился лимонным соусом. Все это источало такой аромат, что я почувствовал непреодолимое желание тут же приняться за еду. Мне казалось, что именно об этом я мечтал всю свою жизнь.
Кончиком вилки я подцепил листик салата, крошечную помидорку, ломтик авокадо и кусок этого великолепного омара. Я ел медленно, чтобы как следует распробовать его вкус. Салат был великолепен. Я отхлебнул небольшой глоток вина и посмотрел на запад. Солнце уже коснулось горизонта, и краски заката стали еще ярче. Это был самый прекрасный закат, который я когда-либо видел.
- "Предисловие" - Р.В.Коннер. Перевод А.И.Фета.
- "Принц и кудесник" - The Magus, John Fowles, pp. 479-80, Little, Brown and Company, 1965. Перевод Б.Кузьминского.
- "Медведь" - Neuro-Linguistic Programming, Volume I, pp. 278-79, Robert Dilts, John Grinder, Richard Bandler, Leslie. Bandler, Judith DeLozier; Meta Publications, Cupertino, California, 1980. Перевод Потанинского центра.
- "Корзина" - The Heart is the Hunter, Laurens Van der Post, Harcourt, Brace, and Co, 1960, p.113. Перевод Потанинского центра.
- "Леди и инженер" - Gregory Bateson, CoEvolution Quarterly, Fall, 1982, pp. 42-43. Перевод А.И.Фета.
- "Красный фломастер" - Р.В.Коннер. Перевод Потанинского центра.
- "Волшебные грибы" - Р.В.Коннер. Перевод Потанинского центра.
- "Дельфин" - Р.В.Коннер. Перевод Потанинского центра.
© Copyright ... All rights reserved.
|
|
|